на середине мира
алфавитный список
город золотой
СПб
Москва
новое столетие
ЕВГЕНИЙ ХОРВАТ
1961 - 1993 гг. Поэт. Перформансист. Художник.
Его творчество необычно и почти не поддаётся определению. Авангардист? Да, конечно - странная, напевная - "античная" манера
чтения вызывали воспоминания о праздниках Бубнового Валета. Верность устоявшейся с восемнадцатого века русской просодии? Да,
метр и звукопись в его стихах имеют классические корни. Современная поэзия? По времени да, и даже несколько опережающая время.
Модерн? Безусловно, один из лучших образцов модерна.
"Страннопись" Хорвата создаёт мир с приглушёнными звуками и обострённым слухом. В восприимчивости и образах Хорвата порой мелькает нечто
от неизжитого большого романтизма. Неточность образов (например, "как латинская R" - речь идёт о перевёрнутом русском "Я")
у Хорвата являются стилистическим приёмом, "размытое зрение" - не вполне осознанным, но действенным. Неточными попаданиями Хорват обрисовывает
контур предмета. Впрочем, эта неточность уходит в стихах девяностых - это совершенно другие стихи.
Родился в Молдавии, жил в Ленинграде примерно месяц. Затем, по израильской визе, уехал В Германию (1981). В последние годы от писания стихов отказался.
Родился в Молдавии, жил в Ленинграде примерно месяц. Затем, по израильской визе, уехал В Германию (1981). В последние годы от писания стихов отказался.
из книги
«ПО ЧЕРНОСТОПУ»
***
Прислушайся к роще дыхания.
Оно — точно после пахания
дотоле невиданных пашен.
Прелюбой распахано сонною,
пробежкой-затяжкой бездонною,
и плуг ему больше не страшен.
Прислушайся к сердцу стучащему.
Досталось наполненных чаш ему,
оно как тяжёлая лира.
Но кровь его стала звучащею,
в артериях, мнящихся чащею,
дурные тельца покорила.
...Запретные дали запрудные,
стекают дома изумрудные
по барскому чёрному меху.
Взрыхлённое правой лопаткою
и левой, на сладости падкою,
смешение вкуса и смеха.
...Как трудно из чайника выкипеть
воде, и как медленно выкопать
в оконце незрелую ямку!
Пропитое хочется выкупить,
младенчика хочется выкупать,
и хочется спать китаянку.
1979-83
***
Я отвернусь, как латинское R,
к стенке пустой. Не ищи идеала
в жизни. Ты сам для кого-то пример,
так завернувшись в своё одеяло,
как завернулся. А впрочем, к чему
здесь обращенье? К кому обращаться, —
уж не к себе ли? И вправду, ему
нечего кем-то ещё обольщаться.
Утром лежи, никуда не беги.
Даже на шум головной перестрелки.
Ибо не знаешь, с которой ноги
встать и в какой оказаться тарелке
каждое утро. Так переверни
белые ночи с их тьмою заглазной, —
что обнаружится? Чёрные дни.
Будь же в реальности, с речью согласной.
Ляг на прекрасный, как женщина, пол,
глянь в потолок, где готовы приняться
злаки о будущем. Главный глагол —
«быть», чтоб они продолжали меняться.
1980
ДЕКАБРЬСКОЕ ПРИВЕТСТВИЕ
Где три — Оружейный, Монетный, Каретный —
двора уголок образуют секретный,
а рядом бесхлебную пьют без стакана,
там ты ожидаема, Зимняя-Анна.
Где в варежки-руки, под валенки-ноги
— российские люди одеты-обуты —
катятся-летят по известной дороге
больших государевых дел атрибуты,
где спущены вожжи, распущены гривы,
где сыпятся гильзы и падают гривны,
твердеют просёлки, ровнеют равнины,
— там нынче настали твои именины,
и если сегодня не грохот ведёрный
причиной окажется кожи гусиной,
то значит, вошла ты в тебе отведённый
из наших дворов знаменитый Гостиный.
1980
***
Даль, что открытый толковый словарь
этого автора. Всякая тварь
чёрное слово имеет свое
и объясняет себя самое.
Молча закрыть эту книгу пора!
Или не видишь — любая нора
алчет взлететь с обитателем до
верха и там обратиться в гнездо.
Сказано было: народ возращу.
Нужно читать, как: земле возвращу.
Ибо слепая болотная гладь
лучше чем Небо нас может принять.
Дикое место, но сам посуди:
Ангел с мечем впереди позади,
остров ослепший пророк Валаам
едет на Осло, и как головам
влево, туда, где обход, не кивать —
на Олонец, Сортавалу, Кивач?
1980
МАРТОВСКИЙ ДИПТИХ
I
Лаврового венца
стаял сиявший снег.
Это опять — весна.
Полуанглийский сленг
улиц и площадей
вновь баламутит речь.
Где её раб Фаддей,
мелкий блюститель Греч?
Ей без подобных слуг
страшно: одно из двух:
либо пристрастный слух,
либо бесстрашный звук!
— а для её господ
чернью давно сплетён
в новый венок из-под
ног выроставший тёрн.
II
Тернового венка
мертвящий ободок.
Метро ВДНХ,
как выдох сквозь платок.
Как выбраться быстрей
из недр твоих, сабвей,
толпы твоей, пестрей
словесности своей?
Языческий язык
мне страшен потому,
что я к нему привык,
что строю по нему, —
что грифелей извёл!
тетрадей изорвал!
И вот уже расцвёл
вечнозелёный лавр.
1982
из книги
«СВЯТЦЫ ЧАДУ В. И М.»
* * *
КСЕНИЯ! в построенном снегопаде!
Наша иностранница в Камнеграде.
Радуйся сей течи млеку сладкой,
радуйся и вовсе снегу,
радуйся, что хлад иссушает реку,
строя по-иному с иною кладкой
Господом непрочно; радуйся построчно —
Имени, что к точке вовек восточно.
* * *
ЯЗУНДОКТА... ты одна мне осталась.
Сколько снега утекло, пока до тебя я добрался,
вот уж и зима прошла, покуда ты открыться мне спешила,
нам навстречу поспешая наподобие утешного птенца.
Как трогательно твоё доверчивое смиренье
— я совершенно плачу в свете его.
Ты с течением боролась, как встречный ветер ожидания.
Против вращения земли ты по траектории прощенья.
Ты была, как противник, вся обращена лицом.
Ты хранилась терпеливо под грузом слоёв, которых
не воспеть лика, в единовременности его.
Не прахом же уст, углекислотою ответа.
Яее тебя нет самого меня.
Явность твоя теперешняя — тайна выцветания этих чувств.
Твоим восклицательным именем нареку я дочь моих сублимаций.
Яко верною осталася в иерархии, где кто
сказал Агапит, должен сказать и Борис.
Ты яйцом в конце лежала, а теперь оно разбито, —
знать, не зря моя бежала мышь по краю алфавита.
Январь 1985 г.
Schleswig-Holstein
Из утраченного сборника "Около"
***
1
Кое-что о погоде, которую
Выявляет наличие климата, —
Как собака на кличку короткую
Отзывается, если окликнута,
Под дождём символической сворою,
Не прощаясь с картонною будкою:
Небосвод знаменуется сводкою,
А последняя кажется жуткою.
2
Пруд открылся, закинуты удочки,
Запрокинуты лейки и уточки,
И строенье растенья трёхлистное
Возвеличено светлою линзою.
Эти стёкла двоякие вогнуты
Не для зренья, которое в окна ты
Выпускаешь, как лучников стрелочки
На обломках эллинской тарелочки.
3
Да, кривая усмешка синоптика,
Нулевая аптечная оптика,
Да, смотри и рисуй, если смотрится,
Или смой со стекла, если смоется.
Впереди мировая архаика,
Но внизу астрономии лавочка;
Я съедаю улыбку рогалика, —
Это мне хлебобулочник лапочка.
4
Свет мой зеркальце, выскажись, — автору
Не пора ли идти к психиатру?
Он к тому же военнообязанный
И нетрезвый, хотя и не язвенный.
В комнатушке, уменьшенной мебелью,
Скуки ради глотая элениум,
Он сравним, очевидно, с Емелею,
Но не ленью, а щучьим велением.
4.80
***
стрелками веток сверяются скверики,
контуры глаз образуют мосты.
Мелкою сошкой сбегаю к Москве-реке
По золотой середине Москвы.
Скудные годы улучшенной выделки,
Пёстрые, словно дубинка мента.
Сквозь снегопад — олимпийские видики,
Как и улыбка — под слоем бинта.
В этих условиях явная выгода,
Если гортань остаётся суха, —
Полный отказ от возможного выдоха,
Выход на станции ВДНХ.
Дым берегу в одеяниях ношеных,
Молча стою под воротами сам,
Или, по-русски, один-одинёшенек,
Как бы пропел бы народный ансамбль.
из книги
«ЗДЕСЬ Я ПОЭТ»
***
В кроваво-черном рту
держу я птицу ту —
смолкающую, петь
я сам пытаюсь петь.
Ее-то, весь в поту,
выпускаю в высоту,—
она сумеет на лету ее затворы отпереть!
Струю свою струю,
люблю свою семью,
змея меня язвит,
звезда моя горит:
я в воздухе стою,
в самосозданном Раю,
и Господа пою, Который Сам меня поит!
5.11.83
НАДГРОБНАЯ ЧАСТУШКА
Я полбанки раздавил,
мирозданье раздвоил,
я родил Аполлиона,
а назвал Эммануил!
Я алхимию развел,
метафизику завел,
и призвал я Аполлона,
а явился Гавриил!
...Но закончен мой полет.
Я в земле моей полег.
Над моею головою
мотылек теперь поет.
Червячок меня грызет,
голубок меня клюет.
Херувимской хоровою
человек меня спасет.
Январь 1984
***
Поддержи мою голову
со страстьми и печалями,
чтоб привыкнула к говору
Херувимов с Началами,
Серафимов с Престолами
над моими плечами,
надо всеми просторами,
над денми и ночами.
Пусть язык мой не вывалится,
прикасавшийся к небу,
пусть и звук мой не выльется
на любую паневу,
но — в море парящее,
куда — коль допето —
умирать не пора еще
было певшему это.
1983
***
Боже, Боже, сколько энергии в этом молодом человеке,
Боже спасения его!
Мне кажется, что моя поэзия — это только шлак
грядущих планов Господних относительно меня.
Спасение наше исполнится, потому что в него можно верить,
в отличие от социальных реформ, на которые надо надеяться.
Сегодняшнее Богослуженье в соборе кажется мне состоявшимся
исключительно ради меня, моего просвещения.
Потому и один причащался я — даже своих детей
испуганные родители не подвели.
Так всё пронизано моими токами, что только на них и держится,
и, если провести по лицу или переставить стакан на столе,
произойдёт изменение состава воздуха.
12.2.84
***
Если ты умрёшь, — песня поёт, —
часть меня самого умрёт.
И вот как это соображение продолжается доморощенным христианством:
если все мы — ближние свои
(а не: Все Люди — Братья),
то миллиарды почивших до тебя —
тоже умершие части тебя,
и частей этих гораздо больше,
нежели тебя самого.
Если бы все так думали, то было бы у нас царство мёртвых.
Чем мертвее мы, тем церквее земля.
Царствие Небесное — покойникам;
нам — внутри нас.
13.2.84
***
Под ногой каменье,
в Рай ведущее.
Каялся Камене,
помня Сущее.
Средь чертополоха,
что малинника,
каждая сорока —
что павлиниха.
Перезимовавши
зиму постную
и перелетевши
лето красное,
птица та не знает,
что на волю гулею
Пушкин выпускает,
я — ловлю её.
из книги
«ХОРЕИ БЕГА»
СУББОТНЕЕ
Немного спать хотелось, но теперь прошло,
коснулся рукоделия — помогло.
Как руку сжал — пять чувств затворил,
дыханием моление сотворил
и хорошо-то стало! Воспарил.
Ты наклонись, Пречистая, — я шепну.
Так спутано пространство в земном клубке
что Ты и покрываешь в одной строке
и на груди вмещаешься в образке —
того, кому из черепа в вышину
открылося отверстие в потолке.
12.5.84
ТРОИЧНЫ
I
Там, где я крестился, где молчал, говорил
локонами ладана волокна ловил,
спину распрямляючи душо(ё)ю кривил —
ныне отверзаешь милосердия дверь
ту, куда и вел меня Твой горний тропарь
— то-то отбиравший у груди без свинца
выдохи да вдохи и единым теперь
духом испускаемый словарь — на букварь
все-то распадается, что кровь на тельца.
II
Вот и повторяю предыдущее: кровь.
Ибо отзовется подползающим: крот —
громче и точнее, чем зеркальным: любовь.
Зрение минуя мое пенье глядит
в светлое Успение и новый индикт
в коем не останется ни вдов, ни сирот.
Дух уже испущен, но остался душок.
Даже с перепою написался стишок.
Освежи дыхание, земной порошок!
III
...вот уж из-под тела уплыла глубина
вот и разбежалась от боков ширина
вот и отлетела от самой головы
бывшая с рожденья и над ней вышина!
Это завещание народам Земли
Прожита и мною миллионная часть.
...сменные обличья — насекомые, львы —
слышу, приближаются и в душу стучась
алчут себе жизни; но еще не вошли.
Август 1984
МАРТОВСКИЙ ДИПТИХ
Татьяна Нешумова
о Евгении Хорвате
на середине мира: главная
озарения
вера-надежда-любовь
Санкт-Петербург
Москва
многоточие
новое столетие
у ворот зари
