на середине мира станция: новости алфавитный список авторов ГАВРИИЛ МАРКИНМОСКВАПТИЧЬЯ ПАСХА
Гавриил Маркин родился в 1987 г. в Москве, окончил истфак МГПУ, публикации в ж. «Дети Ра», «Новая реальность», «Зинзивер». ***
памяти брата
следы узких ступней безносой на воде что ты держишь в зубах черны как песни феллахов оплаканные Нилом как перекати-июль увязший в илистом нёбе детства — эры рыб выходящих на сушу сухими *** на шатких молочных зубах горчит смола времени — мы взрослели в саду заблудившихся яблонь на пологих берегах зрячей реки и лебеди-льдины плыли вдоль сложенных из гранита-сентября стен города населенного облаками города впавшего в детство ***
памяти отца
1. помнишь он был пьян и оборван он прятал в ладонях пустые глазницы откуда спорхнули две иволги и кружили над трубой надземного перехода через кольцевую дорогу — некто с картонкой на шее с надписью «Автошкола» и мы молчали глядя в колышущийся свет исклеванный до дыр ветвями осколками бутылок острыми углами позднего городского лета он пытался что-то сказать нам но речь распадался на слова слова — на буквы буквы — на осенних мух роящихся в тяжелых волнах неба над покосившимися лесами пригорода торфяными болотами усталости где две иволги извлекают из-под наших век красные ягоды клюквы 2. и лето напрасно пыталось стянуть набухшими пальцами смертельную рану исходя листвой на продавленной обочине в рыжеватых комьях августа где осень началась облупленной «А» в ребрах конечной остановки исчезновения морось входила в кирпичные гавани и расступившийся город сохранял выправку шахматных унтер-офицеров когда электричка Москва-Александров уносила нас в лопухи непогоды — оттуда и ускользнем домой вверх по трахее березы Кровь как долго мы шли в темноте гладя ладонями мягкие своды аорты Царь-шепот 1. пауки зрения сплели вольфрамовый свет на стальной ветви в доме состаренном тлеющими токами дыхания — так умирали пращуры засушливым летом — полевые мыши перешептывались на арамейском языке водили хоровод в позолоченных травах вокруг яблони жажды 2. чехарда солнц в листве каркающих акаций смерть в саду выщипывает из трещин стиральной доски набившуюся траву детский смех насекомых треск рушащейся кровли из выдавленных окон бродячий жасминовый куст побагровевшими цветами смотрит в неслышную воду созвездий *** окрестности врытого в землю тепла вспенились всходами лисохвоста — там вывернутыми ноздрями ловит сильфа белое с синими подпалинами на клубящейся шерсти страшное чувство присутствия Иконописец здесь затворился август постигая семь свободных искусств: течение ветвление отражение растворение обмеление отворение тление освятив сорные травы роями кровей поклонения малого — в молельном доме детства впервые увидевшего петроглиф грозового нерва в рассыпанной бижутерии запоминаемого — с репьем поцелуя в ночи волос лежать на полатях смертного считая тщетные завязи света в щелистом потолке пока не зарастут веки пока не проступит облик *** они рождаются в мохнатых акварельных ручьях текущих из отверстий пустой архитектуры раковины незамеченного как оранжевая рябь и белые крылья протопившие силуэты хрущевских построек — внутрь себя в плотницкие руки заката с младенческими головами в одуванчиковых нимбах — пасынки на стебле оборотного взгляда Этюд в синих тонах
0.
О. лежал в небольшом парке подле белого обелиска — памятника российским авиаторам, среди мокрых скамеек и кротких мартовских сугробов. Лежал оттого, что нечто в нем сломалось с сухим хрустом, и нечто с неслышимым плеском его покинуло. Или, может быть, просто оттого, что его мир стал двухмерным. 1. Между тем, то, что покинуло О. (назовем это шаром), низко летело над лоснящимся асфальтом Песчаного переулка к Ленинградскому проспекту и дальше — на север, вдоль ожидания насупленных фасадов. Войлок электрического света. Холод распадался на воду и птиц. Суставы домов, костная ткань пространства. Провод, провод, труба. Янтарный свет фар. Город просыпался, накреняясь в ранние сумерки — обыкновенный город со струящимися силуэтами ветвей, впархивающих в квадрат автобусного окна, с прямыми спинами крестов, с постоянством гудков в телефонной трубке. Стеклянная симметрия слез. Лилия долгого дня. Шар зыбился в толще ветра, железнодорожная насыпь как берег. Сгущенный пригород. Сигналы поездов кутались в жилистую плоть придорожных деревьев. Скамья. Случайный разворот прошлогодней газеты, слово как занавес. Слово как флюгер. Есть Слово, есть точка пресечения мира и боли. Теперь эта точка росла как солнце над пунктирным горизонтом, приближалась, вырастая в пятно. Переливы. Очертания: то вздыбленный спинной плавник вопросительного знака, то человек, пронзенный верстовым столбом высоко в необжитом небе. Колкий взгляд. Пульсация неизбывного. Все ближе. Ветер. Ветер. Поле. Ближе — до соприкосновения. Полные колосья времени. 2. Поле. Дом среди мартовских сугробов и волокнистых дождей. В том доме — сердце матери, вещи. Вещи. Помятый чайник, икона, Слово. Не ясно, что первично — отдаленный перестук поездов или дрожь кухонной утвари на столе из необструганных досок. Шершавый подоконник. Ветер в окне. Ветер. Слово. *** проснешься однажды — зажатый между зубчатых колес беззвездных часов — незваная слеза оставила на щеке глубокую борозду ожога — вспыхнешь в огромных суставах многоногой ночи белоснежной болью Норны яблоневая даль десен августа истории: икринки красных звезд на буденовках — в день исхода: со страниц буквы влачат окровавленные корни в сны газет о танках на красной площади в веру старух-близнецов песчаному кашлю умирающего кинескопа *** подобно гнезду неведомых птиц в резиновой полусфере лопнувшего мяча блаженство неизреченного в прокрустовом лете обнаруживает смертность пространства — еще теплая скорлупа лезвие-махаон *** пустоты — округлые буквы рыбьего алфавита — плыли над деснами сугробов срастаясь в псалмы исчезновения все что оставалось — снег припасенный под веками когда из почерневшей деревни на руках выносили старуху к порогу последней встречи Нехлюдово рифмы прямых углов где старая усадьба пропитана воздухом две статуи замерли в одутловатое небо голода здесь у корней лиственницы нам сухая хвоя заменит ресницы и земля допоет свое дерево Allerseelen чьи прикосновения вспомнит засов чьи руки целует — руки осени потолок доски в каплях и силуэтах святых старость пустота оконной рамы поле устланное волокнистыми дождями высоколобые яблоки сад последнего августа там ты гладишь линялое небо лиственными ладонями *** что горизонт — линия сгиба на осени сложенной вдвое во чреве беглого дня земли искупленной ягодами птичьей пасхи — в доме где ладони дверных петель все сжимают заступ исчезновения как сон и деланье в белом ГАВРИИЛ МАРКИН
На Середине Мира Птичья Пасха: стихи ОБЛИК: стихи из книги Единственная графема Стихи бегущие волны на середине мира город золотой новое столетие СПб Москва корни и ветви |