РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ПРИЧИТАНИЕ

рукава окуная в реку поймай окуня
речного коня поймай оседлай омойся
солона водица солнцем полна волна
омой лик капли смахни с лица

утоли Господи мои печали умали
пожалей страждущих окуни в реку
солнцем в лицо плещи на мели
полечи Господи подай руку

Твой же Сын Господи Твое дитя
пронеси мимо пожалей успокой
окунем конём солнцем волной умоляю Тя
есть ли такая молитва нет ли такой

спаси Господи помоги сил
подай Господи человеколюбче
ничего Господи грешен не просил
и не надо Отче ничего лучше

исцели Господи страждущего раба Твоего
паче всех человец окаянен есмь
Господи помоги помоги нам всем
и защити защити защити Его


*
Не оступись на последней ступеньке зимы,
В рану влагая персты недоверчивой длани,
Мелочь сгребая, ключи сберегая в кармане,
Горбясь под гнетом своей переметной сумы.

Вон он, апрель, — перепрыгни распутицу марта,
Там до метро — и дворами — рукою подать.
Что за кошмар-то, воистину, что за кошмар-то
В талую воду из чрева зимы выпадать!

Не оступись, это время последних простуд,
Мокрых ботинок, бессонниц, и дрожи, и дрожи.
Я еще тоже барахтаюсь, я еще тоже
Как-то пытаюсь согреться, и я еще тут.

Вон он, апрель, на щеках освежающий бледность,
Жадный, лиловый, блаженный, бесстыжий, как тать.
Не оступись, — нам рукою подать, нам на бедность
Жаркую медную мелочь рукою подать.

Вон он, апрель, полуостров ручьев, воробьев,
Рай голубиный, раёшник дешевый предлетний!..
Что ж ты стоишь и глядишь в небеса, оробев,
На предпоследней,
последней,
на самой последней?..


*
ружьецо-то возьми, ружьецо-то, нажми на курочек —
мы давно не стирали на речке кровавых сорочек,
мы давно не копали, не мяли тяжелую глину.
в грудь не можешь — зажмурься, дружочек, и выстрели в спину,

в белый свет, в молоко, в золотые медовые дыни...
можно выстрелить так, что никто никогда не подымет.
не подумай, что встану — не встану, и сниться не стану.
серебро в серебре, вот и пули сбиваются в стаю

и летят ледяными скворцами, отпущены сами
то ли нами, птенцами,
то ли нами, отцами.


*
яблони, яблони, выводки ртов грачиных,
кружево белых свадебных майских лат.
бог мне простит, что бога люблю в мужчинах.
в женщинах тоже, но женщины — это ад.

только яблони, только они, похоже,
женскую кротость прячут в душе ствола.
детский мой призрак, помнишь, ты тоже, тоже
яблоне куклу старую отдала.

разве поверит живущий в розовой праге
в пригород, подыхающий от тоски,
чьи беспризорные дети чудят в овраге,
перебирая белые лепестки.

что за причуды, право, у малолеток —
каждый уверен, что ангел следит за ним.
дряхлая яблоня с куклой в развилке веток,
точно старуха с подкидышем неземным.

и цветет из последних, и машет белым,
и качает — весна, мол, гляди, весна...
ангел мой, пока ты по оврагам бегал,
я смотрела на яблони из окна.

мы сейчас о причудах, не о причинах,
я сейчас вообще о чем, не пойму.
вспомнила: я бога люблю в мужчинах.
и потому, конечно, и потому...


*
Еле заметный крен, пол под ногами движется,
В стуке вагонных недр еле заметный сбой.
Не выходи курить в тамбур, отбросив книжицу,
Пристанционных верб не заслоняй собой.

Раненый де ля Фер старым фалернским лечится,
Есть еще слово «честь» и не в чести корысть...
Преданный адъютант проданного Отечества,
Братик мой дорогой, не выходи курить!

Станция, край села. Лязгает, учащается;
Поезд дает гудок; в небе, меж двух калин,
Сохнет на ветерке, машет тебе, прощается
Стая рубах, бела, как лебединый клин.

Через двенадцать верст грохнет и покорежится,
Вспыхнет и разведет в стороны адский мост...
Бедный мой адъютант, вон она, эта рощица,
Вон она, твоя смерть — через двенадцать верст.

Не поднимай чела от золотого вымысла.
Весел Дюма-отец, фронда во всем права.
Рельсы еще гудят, стираное — не высохло,
Плещутся на ветру белые рукава.


*
В этом метро, подземном
И поднебесном, братцы,
Без степеней научных не разобраться.

Поезд летит тоннелем,
Стекла зарею мажет.
Кто-то уже приехал, и машет, машет.

Поезд уходит в облак,
В землю, в пожар электро,
В воду, в открытый космос, мой бедный лектор.

Мебиус клеит ленту,
Поезд ползет упорно.
Мы под землей ли, в небе — выглядит спорно.

Станции без названий,
Крен парашютных вышек.
Кто-то уже приехал, и вышел, вышел...

Ангел с кастрюлькой супа
Ждет, головой качает:
Кушай, болезный, пусть тебе полегчает.


*
У нас с тобою — не в глаз, а в бровь
Всегда, и всегда — одно:
Я знаю, красное — это кровь.
А ты говоришь — вино.

Нам врозь влюбиться, и врозь остыть,
И каждого Бог простит.
Я знаю стыд, и ты знаешь стыд,
Но он у нас разный, стыд.

Отговориться былым грехом,
Паскудством, дурным стишком?
Но там, где ты — на коне верхом,
Там я — босиком, пешком.

Огонь — по жилам бежит, а дым —
В глаза, вот и песня вся.
У нас с тобою Господь один,
Да разные небеса.

Нам все поделом, по делам, а наш
Разводчик — в разрезе глаз.
Я жду, когда ты меня предашь
В пятьсот азиатский раз.

Ходящий по водам, пескам, звездам
Не видит путей простых.
Но знай: я тоже тебя предам.
И ты мне простишь, простишь.


*
Выпрями спину, дитя мое. Ну!
Простолюдины
Гнутся. Потуже корсет затяну...
Выпрями спину!

Если упала, расшиблась, — не плачь.
Боль — только вспышка.
Каждой принцессе положен палач.
Спину, малышка!

В черную кухню ли, в келью, в петлю,
В обморок, в клетку...
Спину, дитя мое, — я так велю.
Выпрямись, детка!

Спину!.. Народ, как всегда, ликовал, —
Вон что творится...
На эшафот, или в грязный подвал, —
Спину, царица!

Если детей твоих, всех пятерых,
Девочек, сына...
Пусть тебе будет не стыдно за них.
Выпрями спину!

Значит, вот так — ни за что, ни про что —
Мальчика, дочек...
Господи, только б не вскрикнул никто!..
Спину, сыночек!..

на середине мира
новое столетие
многоточие
корни и ветви
город золотой
москва