Родился в 1971 году в Москве. Два стихотворных сборника: «Узелковое письмо» (2002) и «Искусство ухода за мертвецами» (2009). Живёт в Москве.

дом на дереве

левая нога родилась ёлочка
правая нога спроси у ясеня
в стороны и вперёд руки-палочки
красные мои волосы как листья осенью

тело моё как лето дерево
телесность моя как летейская деревянность
телеология как литература и дендролатрия
птицы моей головы гнёзда бросили

думаю о своём теле как о детском дереве
на которое залезал и построил там тайный дом
— кто мы?
— мальчики!
— куда мы хотим?
— в дом на дереве!
— когда мы туда хотим?
— да уже никогда.




dérive

зацепа, щипок, даниловский,
двадцать шестой трамвай,
донской, бывшая кащенко,
орджоникидзе, черёмушки,
профсоюзная и дальше, вперёд и вверх.
одвоеноженный
механизм конвертирует
километры непонятно во что.
тикают ходики
в жёлтых штанах и чёрных кроссовках.
булькает spiritus vini
в специальном резервуаре под грудью.
щёлкают, щёлкают шагомеры.
четырнадцать километров прошёл!
в коньяке растворяются
килопройдённые пешкилометры.

а на шверника,
где живут аспирант, и студент, и крыса,
где маленькая община,
пламенноокий,
альбинос паче снега,
патер Крыстофер учит так:

придёт человек,
ногой наступит.
ни щедрости,
ни сострадания,
ни красоты.

его кунг-фу лучше,
чем ты.




одиссей посейдону

Здравствуй, Старик-и-Море,
корыта разбитого пишет тебе капитан.
Шлю привет с последней страницы.
Умозрением вижу тебя, олимпиец:
Ты сидишь в пузыре,
нарисованном рядом с моей головой,
в винноцветной растянутой олимпийке,
огорчённый, осмеянный, упразднённый.

Почернело синее море,
ты не дождался добычи,
чёрный Кроныч,
я не твой.
Ты думал, я рыба, а ты рыболов —
но рыбой был ты, я наживка.
Ты схватил то, что видел,
а подвергся тому, чего
не ожидал.
Это игра, где выигрывает
не игрок, а игрушка.

В винноцветном клокочущем космосе
я тонул и пускал пузыри,
как Никто в проруби,
но Никто не тонет.
Ты еси то, что было превзойдено.
Хаотическая одиссея
1250-го года до новой эры.
То, что меня не убило,
сделало из меня космонавта.

Великий слепой увидел ничто.
Кто был ничем,
тот стал Никем.
Кто был Никем,

стал многоопытным мужем.




лёжа

С тех пор, как Господь мой ударил меня под рёбра
и закрыл это место плотью, закрыл это место кожей,
я лежу на кровати, и, на кровати лёжа,
лежу как придавленный брёвнами. Бог живёт в моих рёбрах.

Лежать на спине — монашество, отсечение воли,
пассивное созерцание, почти никакой боли.
Когда затевается вправо вращенье —
это есть деятельное служенье.

А коли есть дерзновение телом почувствовать Бога —
стон и кряхтение, путь левого бока.




работа в бесцветном

Где мудрец, где совопросник века сего?
Лежит на кровати и умирает.
Одной ноги нет, другая есть,
но совсем не такая как надо.
Состояние — неудобоосознаваемое.
Лицо — набок; сикось — накось.
На дне ЖКТ лужа валокордина,
комната пахнет старушкой.

Белая палата, крашеная дверь,
чистая белая чашка,
белый пустой инбокс,
100 килотонн кислородного снега,
беллинсгаузен.

«Вот альбедо, о коем
я читал у Дугина.
Дай ответы, альбедо!» —
нет никаких ответов.

Но, положа руку на сердце,
ведь нет и вопросов.
Всё понятно, и можно
идти проповедовать.

Обезвопрошенный совопросник
доживает до семи часов одиннадцати минут утра
и выходит на проповедь.
Проповедует стенам, валокордину и правой ноге.
Проповедует атомам водорода и гелия,
электронам, нейтронам, прелестным,
истинным, очарованным кваркам;

странные кварки побивают его камнями.




собака детства

Что ты пальцы свои разглядываешь,
чем ты занял голову, чем твоя грудь набита,
что беспокоишься о кровяных тельцах, о мышцах?
Кто ты им? Разве это был ты — кто их вымалчивает из ничего?
разве это они — дети твоих любви и бесстрашия?
Разве слагают они про тебя то, что потом
перечитывают во печали и ужасе,
разве твои части тела могут уйти от тебя?
Не обманывайся, не могут — и не слагают.
Лучше вспомни свою собаку детства,
из которой ты в детстве сделал себе человека
при помощи детских любви и бесстрашия.
Она умерла, ты пред ней согрешил бессмертием,
потом согрешил усталостью, а теперь согрешил бессонницей.




новый завет

Всё напрасно, не работает ничего.
Не работают техники, ни инструкции,
ни алгоритмы, ни внешний императив.
Гарантия вышла.
В проёме пустых устен —
космический свист.
Кто видел влюблённых людей, знает:
они неподсудны, не спят,
не нуждаются в пище,
не замечают стен,
входят в закрытые комнаты.

К человеку приходит Король небес:
— Привет, человек.
По всем человеческим меркам ты труп.
По Закону ты труп.
— По Закону?
— Да, это Мой Закон. Помнишь,
что там написано? «Будь хорош».
Ты и этого не умеешь,
а Я тебе говорю: будь безупречен.
Как видишь, ты труп.
— Что же делать?!
— Держись за Меня
ничего не бойся,
умрём вместе.
В огонь пойдём вместе.
На Суд не пойдём.
В конце все спасутся.
— Но какие гарантии?!
— Без гарантий.
— Знамение хотя бы?
— Знамение? Хорошо. Покажу,
как в закрытую комнату входит труп,
а выходят влюблённые боги,
и ослепительный, но не слепящий свет.
И будет с тебя.
— Что я должен?...
— Ничего, всё бесплатно.

Здесь человек расслаивается:
внешний — пуст и подсуден;
под лязг шестерён Закона
и хруст человеческих мерок
огромный точильный шар земной
стирает его в порошок.
Где же внутренний?
Цепляется за Короля
побелевшими паче снега перстами.
Проходят долиною смертной тени.
Очень страшно, техники не работают.
— Да, — повторяют ему в сотый раз, — бесплатно;
нет, — говорят, — никаких гарантий.





у врат зари
на середине мира
город золотой
новое столетие
СПб
Москва
корни и ветви