ГАЛИНА РЫМБУ
Родилась в Омске в 1990 году. Была счастлива в детстве и потом. В 2009 году переехала в Москву.
Училась на филолога, потом на теолога, сейчас — в Литературном институте. Публиковалась. Увлекается.
Половину своих дней носит с собой. Первая группа крови. Зрачок — чорный.
ВСЕГДА НЕПРАВИЛЬНОЕ ЧУДО
* * *
Второго сына заковали, преодолели тёмный старт,
И умирали бабы вали и бабы светы, бабы мани
На самых пасмурных местах.
Но мухи плавали в рассоле и век назад, и два вперёд,
И солнце плавало косое. Над полем — конь, а в нём — народ.
Несли корзинки с земляникой и сына первого несли.
Бензином облитые лики и песни добрые земли.
В степи построят аквапарки, из лаптя высосут вино
Всё те же греки, урки, парки и снимут про баб валь кино:
Смотри, гроза хлопочет в мае, манага хлещет из ведра,
И баба зверя нанимает, чтоб её пожитки перебрал.
И вот ещё: поют колодцы, и фабрики встают в крови,
Вот внучек щурится на солнце без сна, без гнева, без любви.
Старик в пластмассовом корыте лежит, — и кажется — святой,
И шмель жужжит над головой холодной, пасмурной, раскрытой,
Над жёлтой яблочной листвой…
Я этого ещё не знаю, я дома с кошками сижу,
На старом атласе пишу: «Второго сына заковали».
* * *
В съёмных комнатах легче молчать,
Хоронить в холодильнике воду.
Если дождь, он яснее тебя,
Если летний, то так и надо.
Не найти Эдема потерь,
Из чужого не вырасти сада.
Где кирпичные пустыри,
Что-то сорным, родным показалось.
Будем время тянуть и месить
Тесто в плошке большой среди ночи,
Хоть к утру ни к чему хлеба, —
Запекутся чернее солнца
На губах перекушенным словом.
На стене истёршийся постер. —
Говоришь, как бы сам исчезает.
Если некуда возвращаться,
То к чему же здесь столько книг
С пустыми страницами?
Ангел твой тёмный
Или что-то ещё показалось
Важнее этих страниц?
* * *
В светлой арке дети бегут за щенком,
И у них в крови не гудит совнарком.
Над стоглавым собором висит гроза,
Дождь, что мамкино молоко.
Лето открывает старушьи глаза:
Черемша, кукуруза, удочки и шары —
Расцветают рынки; ночные жужжат дворы —
Парусина колясок, простыни, ягодная мелюзга…
В Лианозовском парке мальчик гладит ежа,
У него в крови не болят полножа,
Только злые орки, что казаки,
переходят вброд полреки.
Детям снится Африка и кино,
Месяц смотрит в пластиковое окно,
И волшебник несёт золотой мандарин,
И не страшно, когда один
Самый смелый мальчик в гору идёт,
Если только снится стране народ,
И народу — народ и стране — страна
Наудачу, как пуля, дана.
Если в яслях топочет прекрасный ёж,
Если сам не заплачешь, когда упадёшь
На горячий асфальт, и предки твои
С фотокарточек выплывут, как рыбари.
Не беги. Лето кончится в полкостра.
Вот улитка сталинского двора,
Там где новый Пушкин скачет верхом
На парижской ноте, а за углом
Ходят воры и черти в модных трико,
И собака выпила лужу тайком,
Дождь по-прежнему мамкино молоко,
И урчит разрисованный кадиллак,
Турки в душной кафешке сидят до зари.
Научился сжимать-разжимать кулак,
И ещё раз сжимать и сжимать кулак, —
И не плачь теперь, говори…
* * *
Снилось, как движутся сухогрузы,
снилось, ты умер,
совсем расстались,
почему-то тебя не хоронили.
И медленно падают облака,
ещё медленнее я опускаюсь в прорубь.
И никого кругом нету,
только по льду разбросаны прошлые мои вещи:
фиолетовые очки,
тетрадка с иероглифами,
старая скрипичная канифоль…
Но где ТЫ?
Вижу — долго намокает хлебный мякиш,
все родственники пришли и хмуро толпятся у моих дверей,
даже прабабки и те там же в душистых платьях,
а тебя нету.
Может, ты и впрямь совсем умер?
Смотрю на них и не могу говорить,
а в ванной течёт и течёт горячая вода,
во дворе приземляются бумажные самолётики,
тут же сами по себе намокают,
как и хлеб, который я не в силах прожевать.
Вот они все уходят,
только баба Вера криво замирает на лестнице.
Я лежу и лежу под горячей водой,
а с потолка на меня
капает ракия.
Так и просыпаюсь, винный ты мой человек,
Так и просыпаюсь, — ледяной чужой человек.
а берег ищу — наощупь…
ТРОПА
Он из Китежа ушёл и от Константинополя,
И от стройных ворот явился к совсем незнакомым.
Там на чурочках люди все ночи сидят
Да вино горячее пьют,
А наскучит, так пчёл золотых на лету ловят,
Только не знают где их добрый царь,
Где их вечная оболочка…
Он от тех ворот ходил на морское дно,
По морскому дну ходил, светофоры, видел, горят,
И высоких домов не сосчитать,
И зеркальных рыб не сосчитать,
Поверх ила дети вповалку лежат,
Башня голая алым искрит…
Поднимался он из пучины той,
На большую гору всходил и долго там был,
А гора та черна и проста,
И не вырастет там «невинный цветок»,
И под небом чужим холодно спать.
Кабы виден был и здесь Китеж-град…
У ворот хмельных пустота сладка.
* * *
Мне виделся странник с алмазной дырой
В руке и девушка с чёрной зурной
И пыль поднималась под вечер с дорог
В том мире, где давний мой друг заболел
И в доме его дверь сорвали с петель,
Невидимый установили глазок,
Как странно, как страшно мой друг занемог
И снишься мне и не снишься мне
С востока к тебе прискакал конь
На солнечный стол просыпался рис
И вот на дороге где ты стоишь
Я стою
И странник по воздуху водит рукой
И дева по воздуху бьёт зурной
Оно там и плачет и ждёт и поёт
И звук между нот берёт
Одежды снимай и в него заходи
И зуммер холодный на степь наводи
Пусть жжёт и дымится в груди
И катится огненное колесо
Мы в дом заходим с нашим Отцом
Садимся лицом в рис
Мой друг заболел мой друг заболел
В том мире где он заболел
Мне снится только зерно между стрел
И пыль на ладонях и пепел…
* * *
Сколько минут назад всё это было:
Облако в небе плыло и облаком было,
Образом было, просто самим собой,
Как человек на столе лежащий к дверям ногами,
Голубь взмывающий в небо, худое пламя
У постамента, трудно — самим собой…
Лепет французский в столичной сырой кофейне…
Сколько времён назад дед заходит в отдел бакалейный,
Тростью трясёт, вдоль витрины себя несёт,
Дни как во сне, стрелка переползает столетье,
Я просыпаюсь однажды, и, кажется, вижу всё:
Гул не ослаб. Это музыка мирно стихла.
Вишня цветёт в усадьбе, пылает вишня.
Роботы плачут в поле, но им не слышно:
Гул нарастает, к земному ядру зовёт.
Вот он сейчас вдоль кофеен, квартир плывёт,
Призрак бумажный, лебедь мой тонкий, нездешний…
* * *
Не полыни вкус июнь с собой принёс, —
Парк заброшенных каруселей, креплёных звёзд,
Ржавый остров чёртова колеса,
Высыхающие пруды,
Переспелой земли нагретый пупок,
Рты байдарок, пьющие в большой воде.
И в прохладной церкви каменный потолок
Ни о чём не помнит, разве что о войне, —
Я не знаю зачем все идут сюда.
А вернуться домой, как с баулом покинуть дом,
Не увидеть там ни плачущих, ни у плиты,
Лишь бидон со створоженным молоком
И человек немыслимой красоты.
Он держит в руке пучок полевых трав,
Он улей с собой принёс и поставил к окну.
А как скажешь слово, вспомнишь молитву, полуденный жар,
Так и провалишься с ним во тьму.
Но очнёшься в знакомом запахе горьком, сыром
И в просторной тиши, в объятьях не знаю чьих
И увидишь, как стал огромным твой летний дом,
Твой расплавленный город, плеск радиолы, улыбки родных,
Высыхающие пруды…
А захочешь вернуться
Да только имя своё в кармане нашаришь, простой василёк
Полевой да тлеющий уголёк.
* * *
Чёрный всадник, выброшенный в себя на ветру…
Ты — мой друг, — карту тянешь, какая наступит осень
В мой притихший двор, где ветер верёвки полощет,
И тени соседей покачиваются на углу.
Что сдавило пространство за эти недолго лет?
Мой отец не отводит взгляд от своих подростковых штиблет,
Никогда он не капитан с добрым другом и трубкой,
И мой почерк детский не видит своей руки.
Мы как с ним и с тобой как ещё, посмотри, всё ещё далеки.
Всё проходит иначе, и в тёмной прихожей, накрывшись курткой,
Повторяю сон, как деревья корни впускают в зеркало твёрдой реки.
Там я не понимаю что же песок, что тогда вода,
Сколько этого в теле, как надо на самом деле.
Чёрный всадник за домом. Он держит коня в белом теле.
Что я в нём узнаю мне подавно не угадать.
Ты, мой друг, и за этим проник и успел вполне,
Ты зарылся в песок, ты заплакал, забылся подобно мне
И листком как платком, и рассыпался, и растёкся.
И подвешенным облаком светишься, значит, и остаёшься
Горевать на ледянках, долго скакать в тишине.
* * *
Простые вещи никогда не происходят.
Синица под рубахой скорогодит,
И шрам на языке не говорит.
Как тело разобьётся о гранит
Мечтал, мечтал, а выпал в электричку
«Москва-Рязань». И неживой лежит.
Я видела, не видела — не знаю,
Я с каждым сном всё чаще забываю:
Мои друзья не видятся со мной.
Прошедших дней холодный перегной —
На грядках вешних, позже снег ложится,
И чья-то птичка бьётся о гранит
Мой старый враг всё чаще говорит:
«Простых вещей на свете не бывает», —
И улыбается, и дни свои считает,
И будто бы совсем живой лежит,
И рядом в тамбуре с ним первый снег дымится…
Я сон — не сон не видела, не знаю,
Как шли мы, шли бескрайними полями
И каждый вечер в прорубь выходили,
И о простых вещах всё говорили,
И травы жгли, и свет в руках несли.
Друзья мои потом меня спасли.
Вагоны падают. В полях синиц считают.
* * *
Безумное, не умолкай.
Уходят дни из рая в край,
Где солнце видно из колодца,
И девочка с флажком в руке
Плывёт по снегу. Вдалеке
Двойник её не обернётся.
Безумное, не исчезай.
Вот мы идём из края в край,
Стеклянные и непростые.
Ты говоришь: «Из рая в рай».
Там наши дети берегут
Всегда неправильное чудо.
Неважно кем пришли, откуда, —
Все встретимся на берегу,
Где бог речной полощет сети
Страны своей — читай что смерти,
И фотоплёнки по воде.
Нас всех проявят в темноте
Горячей, что бы мы не ждали.
Всё повторится: кровь, скрижали,
Галактики на потолке
И линза мутная в руке.
И разум правильнее смерти,
В ней бог речной полощет сети,
И только видится реке.
ГАЛИНА РЫМБУ
На Середине Мира
Всегда неправильное чудо
стихи
С той стороны дня
стихи
алфавитный список авторов.
станция: новости
вести
многоточие
на середине мира
новое столетие
город золотой
На Середине Мира
Всегда неправильное чудо
стихи
С той стороны дня
стихи
алфавитный список авторов.
станция: новости
вести
многоточие
на середине мира
новое столетие
город золотой