на середине мира
алфавит
станция
новое столетие
вести
москва
СПб
корни и ветви
Первоначальное накопление
поэма
Стихотворения
Северная поэма
Предисловие Игоря Лощилова
ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ ДЕРЖАВИН
СЕВЕРНАЯ ПОЭМА
В. А. Луговскому
I
Заря. Мильоны птиц. Зеленая вода,
Прозрачная до дна. В стодневном солнце глыбы
Столовых гор. И вновь к ним пристают суда —
Почтовый пароход и сотни бочек рыбы
Несущий траулер. Они зашли сюда
Взять уголь, залечить проломы и прогибы.
И к дому поплывут. Туманная Страна,
Как рыбы с твоего серебряного дна.
II
Под кроной снежных бурь, в тюленьем плеске, в чащах
Китовых гейзеров, вдоль кромки берегов
Шли утвердители путей Кабо, лежащих
Почти у полюса. И ребра их судов
Ломались пополам между зеркал звенящих,
Меж ледяных зеркал. Пока «Сибиряков»
Не проломил насквозь в закованном просторе
Огромной трещины до Берингова моря.
III
Голландцам Арктика мерещилась путем
К шафранной Индии, к Китаю золотому.
Весною, как в кабак, влетал в твой светлый дом
Веселый китобой по поводу иному.
И открывала ты поющие, как гром,
На огненных столбах ворота. Только к дому,
Быть может, никогда не воротился он,
Медведицей твоей стоглазой усыплен.
IV
Но и домой придя, в Гаагу, в тихий Бускон,
Он, смуглый и седой, тоскует о тебе —
О пене, льющейся по почернелым доскам
Пузатой палубки, о свадебной гульбе
Белух под Свальбардом. А мать с горящим воском
Свечи ушла в собор, молиться о судьбе
Сынка. Но, чу, салют на верфях! На глубины
Скатился новый бриг. Теперь не сдержат сына
V
Ни бог, ни божья мать... Так здравствуй, океан!
Ты чешешь брюхо вод о каменную
Подводных гор!.. Кричит свирепый капитан
Слова команды. Он на добрую поживу,
Раздув ноздрю трубой, уставился в туман,
Где первый лед плывет, как гуси, в грозный, сивый,
Седой простор. За ним, как неподвижный дым,
Белеет Хорнзунтинд под шлемом ледяным.
VI
Там флоты четырех держав кидают разом
В заливе якоря. На берегу растут
Бараки. Сотня баб с гальота сходит наземь.
Торгуют кабаки, и кузницы куют.
И ствол земной оси китовым жиром смазан
В конторе «Скоресби». И корабли везут
Добычу в Англию, ныряя под ветрищем,
А нищий китобой домой уходит нищим.
VII
Покамест кузнецы пудовым острогам
Наваривают зуб, покуда ставят бочки
В двенадцать этажей и роют сотню ям
Для жировых котлов, уж — кораблевы дочки —
Забили веслами лодчонки по волнам.
И в лопастях горят гребцов ушные мочки.
И в мокрых лопастях вдруг солнце пролетит
То полным колесом, то длинное как кит.
VIII
И, стоя в шлюпочке, гарпунщик в полосатой
Рубахе над плечом занес гарпун с двойной
Бородкой. Саженях в пяти от них, горбатый
От сала, на волнах качался кит. Спиной,
Как золотой горой, струясь в огне заката,
Он лодку окатил сверкающей струей
И затопил ее. Но в бок вошел до дрожи
Гарпун. И лопнула коричневая кожа.
IX
Но, весла поломав, как спички, зверь высоко
Хвостом подбросил бот и оглушил гребцов.
И бешено нырнул. И теплого потока,
Текущего меж дном и пеною валов,
Коснулся мордой. Кровь из раненого бока
Клубилась под водой стадами облаков.
А он все глубже шел, клубя свой след багровый
Сквозь все три яруса собора водяного.
X
И гроздья пузырей неслись над ним столбом.
А где нырнул, кипя крутилася воронка,
Как за утопленным военным кораблем.
Он всплыл и пасть раскрыл с лиловой перепонкой
И умер, хлопая огромным плавником,
Как пушка по воде... Была в разгаре гонка.
Садилось солнце. Вновь вставало, не дойдя
Вершка до волн. Под ним, куда ни глянь, следя
XI
Фонтаны, от Кингсбей до бухты Магдалены
Летят ловцы, надув холсты как облака.
Убитые киты в венцах кровавой пены
Под бортом на крюках качаются пока.
Свежуют на воде, с размаху рубят вены.
Проламывают лоб, как крышку сундука.
Отпиливают ус. Артельщик видит: мало
Ста бочек, чтоб убрать все вынутое сало.
XII
Так уничтожен был великолепный род
Чудовищ кротких. Есть поморское преданье,
Что все киты ушли к отцам в глубины вод,
К трем золотым китам, держащим мирозданье,
Что лишь порой, хвостом проламывая лед,
Они на полюсе всплывают, в звездном чане,
И, надышавшись, вновь уходят в теплый слой
Гольфстрема, льющийся глубоко под водой.
XIII
И город ворвани исчез. Потухли ямы
На Салотопенной за бухтой Вирго. Там
Теперь базар гусей. Померкли Амстердамы —
И остров Амстердам и город Амстердам.
Лишь ночь полярная бураном сыплет в рамы
Избы зимовщиков со щебнем пополам.
В избе горит жирник. Седой помор скребницей
Стряхает вшей. Другой — распухший, чернолицый
XIV
От голода — лежит на шкурах. Потолок
Над ним, как в облака, одет в горящий иней.
Он умирает. Мир, прозрачен и глубок,
Проносится под ним, клубясь, как хвост павлиний.
Над миром бороду дождем раскинул бог.
Лица не разглядеть, а плешь — горою синей.
По ней стада бегут, под ней шумит вода,
И туча над селом проносит невода.
XV
Свет ярче, тень черней. Бог — это кормщик, дядя
Андрей. Морщины лба, как рвы. Они гремят
Ручьями. В бороде, как в белом водопаде,
Лососи сыплются. Два домика стоят
На выступе скулы. Как на горе в посаде,
На лбу колокола далекие звонят.
И мать несет бадьи на красном коромысле,
Где ивняки ресниц над глубиной нависли...
XVI
... Плывут на промысел казаки. Стены гор.
Медь загорелых лиц. Морж ударяет зубом
В ладью, да слышен волн широкий разговор.
По грязным бородам и по собольим шубам
Скользит заря. В ладье веселье, брань и спор.
Сверкает, как весло, душа в разгуле грубом.
Так плыл Дежнев. Пылал и угасал восток,
И лодочку несло теченьем на порог
XVII
Двух океанов. Бот, подняв кривую рею,
Влетал, как ласточка с одним косым крылом,
В Великий океан...
«Я быстро холодею.
Я время не верну, как этот синий дом,
Морей, лесов и звезд. Уж смерть близка! Скорее
Возьми ту книгу. С ней ты обойдешь кругом
Весь мир!» — шептал старик ученику. На стуле
Раскрыта книга. В ней за крайним мысом Фулэ
XVIII
Свернулся океан, как простокваша. Там
Живет народ с лицом на животе и племя
С собачьей головой. А выше, по кругам
Великой водяной горы, земле на темя
Корабль заплыть бы мог — к цветущим островам,
Где годы юности назад приносит время,
Замкнув свой полный круг, к стране вернувшись той,
Чьи берега висят над кручей водяной.
XIX
На стебле золотом земля висит, как груша.
На черенок ее по круче водяной
Плыл юноша — Колумб. Толпой зубчатых кружек
Росла Исландия над пенной пеленой.
И кожу лживых карт порвав в ладонях дюжих
И вскинув голову под гривой золотой,
Он до зари глядел на острова ночные,
Где снова зажжены костры береговые.
XX
Там Карфагенянин с коричневым лицом
Летел проливами на гибких крыльях весел
Без компаса и карт, с нелепым чертежом
Перипла. Как мечи под корабельным носом,
Звенели льдинки... Ночь ушла. На заревом
Песке опит Ченслер. Шторм его на отмель бросил
У скал Шотландии. С пробитой головой
Он спит, зарыв лицо в песок береговой,
XXI
И видит сон — Москву... Вот Гюнбьерн, Эрик Рыжий,
Турвалд, Лэйф Эриксон и Бьярни Херульфсон
По водяной гope всплывают выше, выше.
Тот плыл в Исландию и бурей унесен
В Америку. Другой под сводчатою крышей
Дряхлел в изгнании. Багрово озарен
Камином, опустив на грудь усы седые,
Он слушает певца. И песни молодые
XXII
О Северной Двине, о гибели богов,
О высшей доблести, о Торере — Собаке
Проходят перед ним, звеня клинками слов.
Драконы, солнца, львы и золотые маки
Сверкают на рядне девичьих подолов.
И песни плещутся, как роли алой браги.
В них спит грядущее, в них прошлое живет.
И кто хлебнет из них, тот молодость вернет.
XXIII
О детстве, о любви, почти забытой, ломкой,
Как в ящиках стекло, напомнят мне они.
Мне вспомнится январь и лыжный праздник, кромкой
Рамп опоясанный, и за рекой огни.
Любимое лицо и стол с большой солонкой
И карнавал миров под скатертью в тени.
Тот бедный стол встает, как Фулэ снеговая
Неисчерпаемый. И пыль на нем живая.
XXIV
Ты встала у окна, закрыв рукой глаза.
И в мутных зеркальцах твоих ногтей качались
Пять городов, зима и гавань и леса.
В них можно было жить. Бесстрашье, гнев и жалость
Неслись в молчании, нависшем, как гроза,
По белым уличкам. Но что ж от вас осталось,
Затопленные тьмой пять снежных городов
Планеты юности, и от тебя, любовь?
XXV
В буране домики, как в повести, стоят.
В них ключ моей тоски. За ставнями просветы.
В домах сапожники с портными говорят
О главном том, — о чем не вспомнили поэты.
И хлопья снежные по улице летят,
Как многолюдные, веселые планеты.
В воздушном корабле на ближнюю из них
Летят купцы с мешком браслетов золотых.
XXVI
Той ранней, голубой зимой пласты историй
Народов и культур, все пятьдесят веков,
Снежинкой сделавшись, носились на просторе.
Казалась светотень на лбах у стариков
Войною двух племен. И в этом шумном вздоре
Хозяйкой маленькой жила твоя любовь.
Но в водяном столбе тех дней все это было
Лишь отражением ее творящей силы...
XXVII
Как из ноздрей кита, из каменных ноздрей
Норвегии хлестал двойной фонтан червленых,
Резьбою, как ковши, обвитых кораблей.
И первая струя осыпалась на склонах
Америки. С другой — на чумы лопарей
Слетали удальцы на двух крылах вороньих,
Прибитых к шлемам их, раскинувши усы
И кудри заплетя в две женские косы.
XXVIII
А с юга Новгород, цветной, высокомостый,
Толпой монастырей трезвоня на морях,
Раздувши паруса разбойничьим норд-остом,
В мостах, как радуги, в лабазах и ладьях
Шел, грабил, богател. Ловецкие погосты
Вставали на крутых, тресковых островах.
И плыли мужички на лодочке убогой
На Грумант сказочный незнаемой дорогой.
XXIX
Как конь против туры на шахматной доске,
Глухие города острогами чернели.
Там, обогнув Вайгач и от реки к реке
Таща кораблики через Ямал, потели
Купцы, спеша на Обь, где гавань вдалеке
Бездонную Сибирь качала в колыбели.
И раз наткнулися на запертую дверь.
Но настежь вновь она раскрыта лишь теперь…
XXX
...Сначала в кабаках или в домах игорных
Сходились юноши вкруг смуглых стариков,
Пропахших каторгой, послушать сказок вздорных
Про Камбалиск, Квинзан, про двести городов.
Что — если б все купцы, от финикиян черных
До рыжих фризов, все за двадцать пять веков
Купцы пошли б в Китай, в тот рынок необъятный,
То все богатыми вернулись бы обратно.
XXXI
И вскоре, паруса раздув, как облака,
За Гамой на восток, на запад за Колумбом
Помчалась кораблей дубовая река.
Их принца Генриха железная рука
Благословляла в путь. И по причальным тумбам
Ползли удавами, захлестываясь вмиг,
Канаты мокрые в песчинках золотых.
XXXII
И зависть поползла, как тучи, к северянам.
Над бухтой грянуло далеко жерло.
То плыть хотят сквозь ночь, Сибирским океаном,
Три корабля в страну, где вечное тепло.
Вот облако — салют двору и горожанам —
Взвилось. Вот на корме фонарное стекло
Зажглося под зарей. И мачты потонули
В молочном сумраке, в густом надводном гуле...
XXXIII
Джон Дэвис, Баффин, Муик, Пит, Джекмен, Стэфен Борро,
Свои суденышки пытаясь провести
К востоку по Оби в Китайские озера,
Иль за Гренландией Японию найти —
Увидели Ямал и стены Лабрадора
И проложили нам начальные пути.
И гибель Баренца и Гудсона, и многих
Забытых, маяком светила нам в дороге.
XXXIV
Когда вернулся Рийп с остатками отряда
Виллима Баренца — их всех уже давно
Считали мертвыми. Тот день был днем парада,
Днем торжества страны. В тот день лилось вино
Не в честь полярников. Нет — большая отрада —
На взморьи Хутман встал и опустил на дно
Свой якорь с глиною индийских рек на лапе.
Он весь Цейлон привез домой в суконной шляпе.
XXXV
...Но вслед за Берингом Овцын и Муравьев,
Малыгин, Прончищев, два Лаптевых, Челюскин,
Взяв на плечи гранит полярных берегов,
Приподняли Сибирь. Им, офицерам русским,
Рукою мертвой Петр по выпуклости льдов
Чертил ужасный путь... И чукча глазом узким
Глядел с горы на дым незнаемой земли,
Откуда двигались чужие корабли.
XXXVI
Лупили кошками матросов...
…………………………………
…………………………………
…………………………………
XXXVII
За открывателем шел нагишом разбой.
Сибирь — поднятая, как крышка над бездонным
Ларем глухих богатств под ледяной корой,
Где вмерзли мамонты, как мошки — вновь со звоном
Захлопнулась. Ее одной своей рукой
Стал поднимать купец. Родительским иконам
Сначала помолясь, поддевку на сюртук
Сменив и натянув на две коряги рук
XXXVIII
Перчатки модные, он в Петербург поехал,
Как дышлом на стену с разлету на отказ.
В столице встреченный зевотою и смехом,
Он скачет в Лондон. Там...
Радушно принят он. И стоголосым эхом
Европа торгашей ему отозвалась.
И вот уже, будя весенних тундр молчанье,
На «Темзе» в Енисей вплывают англичане...
XXXIX
Фрегат с сосульками на виселицах рей
С названьем «Тететгоф» команда оставляет.
Шли месяц. А судно, быть может чуть бледней,
Кресты огромных мачт до неба поднимает;
Шли десять дней еще и девяносто дней
Пешком по страшным льдам. И вот: собака лает
На русском корабле: близ бухты Пуховой
Весь до верхушек мачт он отражен водой...
XL
Расставшись с «Вегою», в туманную протоку
Вплывает «Лена». Мыс моржовою губой
Поднялся из воды... Теперь один к востоку
Усатый Норденшельд ведет свой зверобой.
Хрустальный колокол, приросший за ночь к боку,
Расколот пополам. Заздравною волной
Им брызжет океан сквозь боковые сети
За исполнение мечты пяти столетий.
XLI
...На мокром мостике стоял Русанов. Глухо
Шумел прибой, на мель швыряя валуны.
Как белую толпу одетых в саван духов,
Он пену вскидывал из черной глубины.
Да корабля фонарь, как огненная муха,
Летел к нему. И льды, хребтом взгромождены,
Смыкались за кормой. Налево были горы.
Направо — ночь и льдом забитые просторы.
XLII
И под лучами зорь последних, на востоке,
Тресковой чешуей канал воды блеснул.
То был желанный путь, неведомый, далекий,
Лишь —Вегой&raqyo; пройденный. А следом реял гул
Орудий. Это льды сшибались на пороге
Двух водяных домов. А север потонул
В огне. Он весь пылал, как пуншевая чаша,
И плыли в золоте вечернем, в иглах башен,
XLIII
Соборы айсбергов. Двенадцать моряков
И Кучин — капитан, ходивший к Антарктиде —
Взошли на палубку, Завал тяжелых льдов
Раскрылся западней пред ними. На корыте
С названьем «Геркулес» они без лишних слов
Решили дальше плыть: иль потонуть, иль выйти
К проливу Беринга сквозь тысячу ворот
Возможной гибели. И ночь открыла рот
XLIV
И поглотила их навек...
А на год раньше
У горла двух морей столпились корабли.
В проливе — караван. На взморьи — караван же..
Все в море в этот год проникнуть не могли.
И вот уж в сентябре, — когда багров, оранжев
Лег за кормой закат, — как бы паря вдали
На дымовом крыле, расталкивая льдины,
Как лебедь пронеслась проливом баркантина.
XLV
Лишь имя золотом на выпуклой корме
«Святая Анна» враз зажглось под солнцем поздним
И враз погасло... «Снег шумел в вечерней тьме.
Слетаясь к фонарям, шепча о чем-то грозном,
О чем-то сказочном, как детство. Как в уме,
Во вьюге понеслись преданья. То в морозном
Дыму, в огнях, встают большие города.
Tо слышен женский смех, то — хор. А то — суда,
XLVI
В скульптуре, в фонарях, кренясь под парусами,
Но не касаясь волн, во вьюге пролетят
Легки, хоть доверху загружены тюками,
На Белых островах сгибаются, шумят
Багряные леса, невиданные нами...
Так — в мутно-синее кольцо сомкнув закат
С восходом, ночь несет легенды снеговые,
Как миллион гусей, над Колой, над Россией,
XLVII
До Крыма... Если вы увидите хоть раз
Миражи снежных бурь над Баренцевым морем,
Вам будет чудиться и будет мучить вас
Цветущая страна за ледяным простором,
Которой нет еще, где лишь снега сейчас.
Вы захотите льдам, ночам, полярным зорям,
Любой снежинке дать другие имена,
Взяв их из тех глубин, где Эдда рождена...»
XLVIII
Толпится экипаж Норвегии и поморы
У грязной лестницы в салон. Порой до них
Доносятся слова ругательств или спора.
Вот капитан кричит, вот штурман. Крик утих.
Шаги. Наверх взбежал Альбанов: «Братцы! Скоро
Я ухожу к земле. Но это для других
Пусть будет не в пример!» И все, кто были в силе,
Тринадцать человек пойти за ним решили.
XLIX
На корабле цынга, раздор. Им все равно
Ждать было нечего. Они в конце апреля,
Взяв судовой журнал, покинули судно.
Под ними зеркала пунцовые горели —
Корчаги тысяч зорь расколотое дно.
Но с каждым днем страшней недостижимость цели
Им затемняла ум. Все знали: дрейфом льдов
Их тащит в океан, назад от островов.
L
От кулака цынги из челюстей крошились
Их зубы. От трудов ужасного пути,
Мертвели ноги их. Сильнейшие ложились
На лед, чтоб умереть, но дальше не итти.
Тогда к ним подходил Альбанов. Черен, жилист,
И сам чуть жив, он все ж их должен был вести.
В нем подымалася мостом огромным воля,
Верст на сто бросив тень на ледяное поле.
LI
Чтоб их от гибели спасти, он кулаком
Отставших бил в лицо, пока они, рыдая,
Не встанут, не пойдут. Забывшись кратким сном,
Он быстро вскакивал и, снова избивая,
Гнал обессилевших. Порой им островком
Казалось облако иль глыба ледяная.
Вот наконец земля дневной луной вдали!..
Но двум лишь удалось добраться до земли.
LII
..Отходит мглы стена, от солнца кровяная.
Под ней на берегах Гренландии шумят
Леса дубов, листву к прибою наклоняя.
Порхают бабочки, стада слонов трубят
Над теплым озером. Из моря выплывая,
Дюгони грудью вверх на отмелях лежат.
Прошло сто тысяч лет. В седых глазах варяга
Дым от колонии встает с архипелага.
LIII
Но спят под глетчером погибшие года —
Толпа богатырей и скайльдов, с городами
И войнами... И вновь ночные (ворота
Открыл морской апрель. Сверкая плоскостями,
Взлетает самолет следить движенье льда,
Чертя крылом волну, кружась под облаками,
Блестя за тучами сигнальным фонарем
И отражая даль серебряным крылом.
LIV
В очках и пыжике под шлемом желтой кожи,
Сжав рукавицей руль, ведет его пилот.
Оттуда глубже мир и молодость моложе...
Вот падает из туч огромный самолет,
Поджавши плавники. Тяжелым, полным дрожи
Крылом не зачерпнув кипящей пены вод,
Он над торосами и над волнами мчится,
Ведя во льдах дымки весенних экспедиций.
LV
Семь дней шатали дом и улетали прочь
Бураны. Ключ стучал в руках радиста. Канув
За Хатангу, в Таймыр откатывалась ночь.
Все ждали. Наконец через пролом туманов
Спустился самолет. И кто-то во всю мочь
Вскричал: «Опять у нас, товарищ Водопьянов?»
Плечистый человек, сошедший с корабля,
Ответил весело: «Всегда у вас, друзья!..»
LVI
До палуб вал вставал, крутой, зелено-сизый.
И ветер флаги рвал, глуша команд слова.
Шли выше Северной Земли. В очках у Визе,
В оранжевых кругах, качались острова.
Серебряной стеной подол полярной ризы
Волокся вдоль борта. Сверкала голова
Горы. И айсберг плыл в табачной мгле туманов
Обеденным столом харчевни великанов.
LVII
В завесе дымовой он плыл, как будто флот
В проливе надымил, при этом все матросы
Курили. Ни один корабль до тех широт
Еще не доходил. Лишь опустивши тросы
Как струны и как дом, поставленный на лед,
Там проволокся «Фрам». Стеклянные морозы
Сменяла оттепель. Борьба с тяжелым льдом
Сменялась широко распахнутым путем.
LVIII
Все зданье воздуха шатается от взрывов.
Ад перегрузок. Мга. Летящие снега.
И горы лунные и пропасти проливов.
Пурга. И снова льды на миллионы га.
Так шел «Сибиряков», раскидывая гриву
Осколков. Так была прорублена дуга
Заветного пути в закованном просторе
От моря Белого до Берингова моря.
LIX
«...Раздался громкий треск. Конец гребного вала
Обломлен. Винт лежит на дне. Теперь всему
Конец! Пути конец!» У мертвого штурвала
Встал Отто Шмидт, глядя в клубящуюся тьму.
Там мыс Шелагский нес чудовищные скалы.
А льдины прыгали и бухали в корму
И грохались в борта саженными краями
Зеленых панцырей... Четырнадцатью днями
LX
Неслыханных трудов оплачена была
Победа. Шесть больших брезентов с трюмных люков.
Заместо парусов команда подняла.
Отпихивали лед багром я друг у друга
Учились ярости, чтоб ярость вон гнала.
И вырвали корабль из ледяного круга
И вынесли его на волю на плечах.
И враз осыпались на страшных воротах
LXI
Печати и замки!.. И партия решила
Отметить славную победу. Создан был
«Главсевморпуть». И вновь с учетверенной силой
Шло наступление. «Челюскин» повторил
Сквозной поход...
* * *
...Льды нарастали, целиком заполнив
Серебряное моря колесо,
Под южным ветром приходя в движение,
То расходясь разводьями, а то
Валы нагромождая. А разводья
За сутки застывали иль под ветром
Опять смыкали створки, становясь
Порогами сильнейших торошений.
На палубах заранее был сложен
Двухмесячный запас продуктов, бочки
Горючего, палатки и одежда.
Особым расписаньем люди были
Разделены на несколько бригад,
Чтоб сразу выгрузку начать и быстро
Ее закончить в случае беды.
Как дрейфовал «Челюскин». Неизменно
Научные работы продолжались.
И ежедневно в полдень капитан
Влезал высоко в марсовую бочку
Глядеть, как изменяются в лице,
Меняясь словно градовые тучи,
Высокие торосы, из которых —
Он знал — корабль не выйдет никогда.
Была пурга, большой мороз и ветер.
По ветру долетал далекий гром.
То опускаясь, то приподнимаясь,
Дышала в майне черная вода.
Как вдруг корабль внезапно покачнулся,
И на подвесах закачались лампы,
И корпус парохода тонким звоном
Наполнили авральные звонки.
Вал, много дней стоявший неподвижно,
Вдруг покатился на корабль. Обломки
Многопудовых глыб друг через друга.
Играя, перекатывались белым
Кипящим гребешком морской волны.
Еще вчера во льду под левым бортом
Образовалась трещина. Теперь
Она расширилась. И вдоль ее
Задвигалась тихонько половина
Хрустального расколотого поля,
Неудержимо вдавливаясь в борт.
Над нею пучились листы обшивки,
Наружу выгибаясь. Наконец
Обшивка лопнула по шву. Заклепки
Свистя летели словно пули. Разом
Был прорван левый борт.
Хотя пролом
Пришелся выше уровня воды
И не грозил мгновенным потопленьем,
Но толстым краем движущейся льдины
Был прорван борт и под водой.
Вода
Фонтанами рванулась из проломов
В машинном и котельном отделеньях.
И льдина влезла в самый трюм и краем
Котел спихнула с места, разорвала
Трубопровод, зажала клапана.
Пар начал бить сквозь щели и разрывы
И раскаленным облаком наполнил
Трюм, прогоняя кочегаров.
Новым
Напором был продавлен бок у двух
Передних трюмов. Море устремилось
Туда. Корабль тяжелыми толчками
Стал погружаться носом. Слышно было
При каждом оседаньи, как хрустят
Раздавленные льдинки.
Теплый воздух,
Гремя и воя, вылетал наружу
Сквозь вентиляторы. Был виден в двери
Кают пролом борта, и сквозь пролом
Из парохода люди вылезали.
Все было приготовлено заране.
По лестницам, подставленным к бокам,
Слезали люди. По доскам на лед
Катились бочки, ящики. Работа
Шла четко, молча, бешено и быстро.
За спуском наблюдали штурмана.
Следя за всем, всем правя, на спардеке
Стояли Шмидт, Бобров и капитан.
Не слышно было криков. Каждый знал,
Что делать. Под пургой сновали люди,
Подхватывая выброшенный груз,
Спасенное оттаскивая дальше,
Туда, где разворачивался лагерь,
Туда, где вырастали бастионы
Тюков, мешков и бочек. До последней
Минуты сбрасывали грузы...
Нос
Был под водой. Раскатывалась пена
По верхней палубе. С нее вода
Трескучим водопадом полетела
На задранную вверх корму. Треща,
Обрушивался мостик. Покатились
Обломки палубных построек, доски
И бревна.
По качающимся трапам
Уже сходили капитан и Шмидт.
Откуда-то летящее бревно
Сшибает с ног Воронина. «Скорее!»
И Могилевич прыгает в толпу
Летящих в пропасть сумасшедших бочек,
Заносит ногу в валенке за борт
И падает назад.
Корма взлетает
На высоту шестого этажа.
И, прикрываясь черной лапой дыма,
Пловучая громада оголяет
Окрашенное киноварью днище
И двухсаженный мотылек винта.
Так увлеченный тяжестью воды,
Наполнившей его до половины,
Гигант обламывает зубья льда,
Державшие его в своем зажиме,
И шумно погружается.
Из майны
Кипящим колесом взмывает пена, —
Водовороты в шапках белых льдин.
* * *
В ста сорока, иль больше, километрах
От берега за вечер вырос лагерь
На голубой, ломающейся льдине,
Теченьем уносимой в океан.
Фонарь, зовущийся «летучей мышью»,
Резцом луча из мрака вырезал,
Как маску из коричневого камня,
Рельеф надбровья, веко и скулу
Радиста Кренкеля.
Кругом в палатке
В два этажа лежали друг на друге
Измученные выгрузкой, вповалку
Тяжелым сном поваленные люди.
Что предстояло им? Не знал никто.
...И утром, наконец, радист Иванов
Услышал: «Отвечает Уэллен».
Тогда поспешно начали готовить
Площадку для приема самолетов,
И метров на четырнадцать над морем
Решетчатая башня поднялась,
Вздымая огнедышащую бочку,
На дне которой жгли кошму и нефть,
Обозначая лагерь длинным дымом.
В восьмом часу вставали. По палаткам
Гудел огонь в железных камельках.
А после чаю люди уходили
Чинить раздавленный аэродром.
Ценой любых трудов, в любое время
Суметь принять внезапный самолет;
Глядеть, как гибнет многодневный труд,
И начинать все снова, — это было
Единственным, прямым путем к спасенью!
* * *
Тяжелый АНТ идет над бледносерым
Простором замороженного моря.
Внизу беззвучно лопается лед.
Из трещин вьется облако. Пилоту
Мерещится, что это дымовой
Сигнал над лагерем. Но вот летнаб
Увидел самолет на льду. Теперь
Уже заметна сетчатая башня,
Палатки и барак
И черным роем
У полыньи толпящийся народ.
Но как узка и коротка площадка,
Какими глыбами окружена!
Одно неверное движенье, и крылатый
Гигант сломает ноги, разобьет
Трубящую, сверкающую морду.
Но у руля товарищ Ляпидевский,
И бомбовоз, широко опоясав
Простор двумя кругами, сел, слегка
Качнувши льдину...
«Красин» подплывает
К Панамскому каналу. С парохода
«Совет» перегружаются поспешно
Аэросани, лодки, дирижабли
На пароход с названьем «Сталинград».
Три летчика — Доронин, Водопьянов
И Галышев — летят к Анадырю.
Через Америку в сверкающем экспрессе
В Аляску с Леваневским и Слепневым
Проносится Григорий Ушаков,
Чтоб переброситься одним громадным
Прыжком с материка на материк...
Корабль, крещенный именем «Смоленск»,
Каманина привозит в Олюторку.
С ним все его звено. Седоголовый
Полярный летчик Молоков и трое
Других товарищей.
(Кто знает, что такое
Лететь сквозь тучи — белым днем сквозь ночь,
Когда за самолетом командира
Идет звено послушных самолетов?
И, вылетев из тучи в белый день,
Найти в кабинном зеркале не тройку
Машин, вошедших в тучу за тобой,
А только две, и самому себе
Сказать: «Что ж он? Поворотил назад?
Не выдержал? Он мало тренирован
Для трудного полета в облаках?
А может быть, разбился?»)
...Наконец …
(Кто знает, что такое проноситься:
В таком густом тумане, что не видишь
Ни правого, ни левого крыла?
Не видеть ничего и слышать, как сгорает
Последнее ведро бензина? В том
Тумане на землю нельзя садиться.
Хоть летчик, пробивающий туман
По вертикали, может пролететь
В прозрачное пространство высотою
На полверсты и место приглядеть
И, выравняв умолкшую машину,
Он может сесть. Но если тот туман
Течет молочным морем по земле,
И летчик, пробивающий его,
И за два шага не увидит землю,
Тогда...)
И, наконец, перелетели
Великое пространство! И спустились
На льдину два быстрейших из пяти.
Дней через пять еще за ними двое,
На помощь людям в темном океане,
Свои серебряные корабли
Примчали за пять тысяч километров
Сквозь стужу и снега арктической весны...
И за четыре дня все были спасены.
LXII
Пусть ульи городов над колесом прибоя
На диких берегах заблещут, загудят!
Пусть Лена с Колымой щербленою волною
Электростанции ночные отразят!
Пусть эти города наполнятся толпою
И грузы, в гулкий трюм срываясь, заглушат
Прибой! Пусть корабли несметной вереницей
Пойдут в приморские, сибирские столицы!
LXIII
He страшно будет плыть по Северным морям
Им под охраною сверхмощных ледоколов.
...Как далеко горит стекло веранд и рам
В приморском городе! Проходят стены молов,
Цистерны, пристани. Идут по берегам
Стеклянные дворцы. Восьмимоторный голубь
На крышу снежную садится. Высоко
Плывет аэростат над черною рекой...
LXIV
Сквозь пять иль семь веков неслась моя поэма,
Как шумный снегопад Каспийских лебедей.
Не близок перелет. Была большая тема
Трудна. И, может быть, не справился я с ней.
Но лебеди летят сквозь облака и темень
И на волну озер садятся все тесней.
И плавно кружатся, как цвет огромных яблонь,
Над полосами рек, подобных синим саблям.
LXV
И я кладу перо. В нем мало волшебства,
Чтоб все сказать о днях боев с первоначальной
Стихией и о днях побед и торжества.
Когда-нибудь вернусь дорогою недальней,
Вернусь и принесу надежные слова
И скрепы стойкие: все для десятибалльной
Поэзии. Пока и то, чем болен я,
И то, что я люблю, и все, чем жизнь моя
LXVI
Уязвлена до дна, лежит безмолвной глыбой,
Гренландию души, как глетчер, придавив.
А мир плывет китом, пунцовохвостой рыбой,
Столицы на спине неся.
«... Ночной отлив
Умолк. По голубой, по сыплющейся зыби
Тьму светоносных вод носами раскроив,
Клубя хвосты огня, громады пароходов
Вниз головой плывут под небом антиподов.
LXVII
Плывут. Они с собой уносят все, о чем
Я раньше тосковал. Все глубже в сердце тонет
Нагорный городок и с белой крышей дом.
И память их на том янтарном дне не тронет,
И в них — затоплено живым, стоглавым сном —
Спит все, что ты звала любовью. Буря гонит
За окнами снега. Она меня зовет
Для высшей доблести в просторы темных вод...»
LXVIII
Уж полночь. Над столом в Кремлевском кабинете
Склонился лоб вождя. Над Волгой, в фонарях,
Синеет новый мост. Давно уснули дети.
Гремят пропеллеры в холодных облаках.
Несутся поезда. И в снеговые сети
Вплывают города на Северных морях
Толпой светящихся, огромных рыб. И в пене
Ныряют стаи шхун у стойбища тюленей.
LXIX
В поселках Груманта проснулись горняки.
Встают в Азовщине колхозники. Высоко
Взлетают на берег из лопнувшей реки
Осколки льдин... Рассвет, замедлив у порога,
Родил прозрачный мир, чтоб те, кто далеки,
Казались близкими. Чтоб гул тайги с востока
Услышан был живой, безмолвною стеной
Сторожевых эскадр на Балтике ночной...
LXX
От Крыма до ворот, куда въезжают зори
В санях, от Каспия до Беринговых пуч,
По выгнутым мостам циклонов, на просторе,
Над нами катятся телеги гулких туч.
Но тучи крышами от моря и до моря
Встают, коль ветра нет. А он, космат, колюч,
Несет дожди, снега... И утро родилося!
И мир влетает в день! В оврагах скачут лоси,
LXXI
Рогами брякая о ветки на скаку,
Боками красными мелькая меж стволами.
...Шли по тайге моря, оставивши реку
В дыму, отгородив прозрачными стенами
От ночи новый день. И утром — по песку
Свивая пояс пен, сшибаясь с берегами —
Жгутом клубят прибой четырнадцать морей,
Семейство шумное Морской Страны моей.
LXXII
Выходим в океан! Срок наступил. Пора.
На шеях плотников сплелись и вздулись вены,
Судостроители, матросы, мастера
Склонились у стола над чертежом вселенной.
Солоноватый дождь приносят вечера
В открытое окно. И лето в черной пене
Листвы, обрызганной пророческим дождем,
Шумя сказаньями, накрыло каждый дом.
1935
ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ ДЕРЖАВИН
На Середине Мира
На Середине Мира
Державин В.В. Стихотворения. М.: Советский писатель, 1936.
Первоначальное накопление (поэма). Детство (Родина).
Стихотворения. Часть 1.
Стихотворения. Часть 2.
Предисловие Игоря Лощилова
на середине мира
станция
корни и ветви
город золотой
новое столетие
озарения
волны
