на середине мира
станция
алфавитный список


СЕРГЕЙ КРУГЛОВ



ЛИРИКА




ЛИРИКА

лирика эта лирика
осенняя неизбывно

лирика испуганная
вцепившаяся в неверную поверхность дня: только
не провалиться внутрь

жалобно просящая сохранить
скарлатины сны пубертации ушедшего детства
чёрножелтые потрескавшиеся фото родителей
мимолётные любови касания
цвет запах пыль влагу вещество
время
съёжившееся трясущееся «я»

лирика
не выносящая золотого эпоса Христова
полноты трубной хвалы
однако в предчувствии смерти
кое-как укрывшая голову книжным христианством
как спасительным одеялом в полночь теней

стихи в столбик
в которых евангельские цитаты звучат как заклинания
часто повторяется рефрен «Бог»:
ты Большой Сильный Чужой! мы верим
мы боимся мы молимся
не трогай
этой листвы дней крошащейся под ногами
верни нам нашу маленькую землю
нашу короткую жизнь
выключи Свое беспощадное небо!

тоскливые призывы к ушедшим: где вы
вы не слышите нас за вечным своим призрачным чаепитием
в саду слёз
за непроходимой чертой
милые призраки! что вы молчите тая
к утру

деление света на тот и этот
неверие в непрерывность жизни
доходящее до истерики

елесдерживаемость короткой бодрящейся
дрожащей улыбки (предательские губы!..)
вековечный непросветленный
утробный страх улисса
спускающегося в царство теней


2.08.2008г.





НАТАН И ВЫБОРЫ ПРАВИТЕЛЯ

Выборы скоро.
В последние три дня февраля
Православные, предав строгому посту
Сами себя, домашний скот, автомобили и всю свою бытовую технику,
Становятся на соборную молитву
О даровании России православного царя.

В те же самые дни
Монахи в бурятских дацанах
Тоже становятся на молитву
О даровании России царя буддийского.

Скорбные адвентисты
Тоже собираются в эти дни в дома молитвы,
Поют там задушевные песни
На мелодии Яна Френкеля и Юрия Антонова
О даровании царя хоть какого, лишь бы
Перенес выходные с воскресенья на субботу.

Не бездействуют и мусульмане —
Возносят усердные молитвы
Справедливому, Всесправедливому,
О даровании царя обрезанного, трезвого,
Чтоб не любил солёного с чесноком сала, и первым делом
Объявил во всероссийский розыск
Писательницу Елену Чудинову.

Четыре наличествующих в России
Правоверных иудея
Тоже идут в синагогу.
Чего просить — они уже толком и не знают. Но на всякий случай
Встают на молитву и они.

Дымы молитв
Там и сям в эти дни над Россией!

Ползут, свиваясь в чёрную грозовую тучу,
Молниями прорастают, гремят, воют грозно,
Сталкиваются мощно —
И — о, какая разражается над страною
Битва молитв! Как клубится,
Не хуже блистающих сочных битв Учелло!
Нет, горько вздыхает Господь, аналогия с картиной негожа —
Это ведь реальные люди,
Вон они вовсе неживописно грызутся,
Отталкивают друг друга, стремясь влезть ко Мне повыше,
Булькают головы, руки
В котле этой вечнокипящей страны!

Что, если удовлетворить их просьбы,
Дать им царя, одного на всех, чтобы
Так и этак удовлетворил их, порознь и скопом,
Был для них рулём и ветрилом, великим кормчим,
Лучшим другом православных,
Лучшим другом баптистов,
Лучшим другом олигархов, скинхедов, домохозяек,
Алкоголиков, анонимных и явных, далее везде, — нет!
Продолжать не буду!
Давно ли такой у них был уже: как вспомнишь —
Так вздрогнешь.
И что? Какие выводы? Словно
Ни памяти у них, ни мозгов, ни сердца!..
Но и жалко ведь их — ну что Мне делать с ними!..

Так и сидит над Россией,
Подперев невыразимую голову руками,
Смотрит перед собой измученным взором.

Один лишь отец Натан
Ни о чём таком в эти дни не молился:
Бушующая оттепель распустила снег, грязь,
Выпустила на волю вирусов сонмы,
И батюшка все эти дни валялся в постели
С жесточайшей ангиной, с любимой затрёпанной книжкой,
Совершенно без голоса, —
А март начинал свеченье, подбирался к окнам,
Шевелил сны, как лёгкие занавески, —
Батюшка Натан болел, даже
Забывал крестить кружку с травяным чаем.
Бог, само собой, был за это ему благодарен, —
В отличие от старосты и прихожанок,
Сочувствовавших батюшке, но этак сквозь зубы:
В их незыблемом, оловянном представленьи
Священник ни болеть, ни согрешать не может.

26.02.2008г.





НАТАН ВО ВРЕМЯ ПАЛОМНИЧЕСКОЙ ПОЕЗДКИ ПО СВ. ЗЕМЛЕ
ПОСЕЩАЕТ ПСИХИАТРИЧЕСКУЮ ЛЕЧЕБНИЦУ В ТЕЛЬ-АВИВЕ
.

«Батюшка, а пожалуйста, зайдите
Вот в эту палату!
(Что? Ничего, можно:
Дирекция смотрит сквозь пальцы…)
Может, как-нибудь на него подействуете —
Он так беспокоен… все-таки
Вы земляки?» — «Ну что же».

Наверно, за восемьдесят.
Совершено лысый, четыре
Во рту прокуренных зуба.
Голова трясётся,
На обоих глазах — катаракта.
Безошибочно почуял,
Вцепился в край рясы,
Умоляюще языком заворочал:

«Вчера мне небо раскрылось,
И сёстры Берри явились.
Очи, чёрные как винилы,
Крылья трепетны, как в пятьдесят девятом
В Зелёном театре!
И Мирна персты вонзала
В ледяную еловую берёзовую эту землю,
И земле в лицо горько,
Низко обо мне рыдала:
«О неужто тебе мало
Завладеть мужем моим, что ты
Домогаешься и мандрагоров
Моего сына!»,
И звенели от горя рельсы,
И семь раз с трубою
Обойдены были стены Биробиджана,
И как треть рубиновых звёзд
Рушились с неба самолеты «Аэрофлота»!
Но тогда звонко, сладко,
Высоко, Клэр нежная вступала,
И жар алых лал мерк,
И открывались ОВИРы, и Мерры
Воды текли сгущенным мёдом,
И пела ко мне: «О не гони! Где ты
Умрёшь, там и я умру и погребена буду!»

И пели они мне «Папиросн»,
И этот мамэ-лошн
Звучит во мне и поныне».

Потом он оглянулся
(Что-то заскрипело
И щелкнуло в складчатой жёлтой шее)
И опасливо, выпучив
Невидящие глаза, зашептал хрипло:
«А ты кто? Доктор? Что-то
Не похож ты на доктора! Кто ты?
Ты…знаю! Ты злой Салливан! Б-же!
Ты унёс их в когтях, в нети
Закулисы!
Смерть стервятнику ада!»

Нет, я просто священник.
Похоже, в этот дом скорби
Пришёл я напрасно —
Ты не крещён, бедняга,
Даже благословить тебя не могу я.
Просто — побыть рядом
С этой развалиной человека… разве что
(Что это он, умоляя,
Сунул таки мне в карман рясы?)
Сохранить…так и есть:
Окурочек папиросн «Беломорн»!
Вот на гильзе — и надпись:
«Мэйд*н голдн Манхеттн».
Бычок несбывшейся мечты мигранта! (и где они
Здесь достают эту контрабанду?)

17.04.2008.





ЛЕНИН ЖИВ

Посвящается тексту, когда-то написанному
Юлией Скородумовой


Анфилада мест ада
Бесконечна:
Ад огня,
Ад червя,
Ад мраза и льда,
Ад публичности,
Ад невыразимости,
Ад ложных иллюзий,
Сонмы адов, лента
Адского коридора восьмеркой мёбиусовидно
Замкнута на себя.

Его терзают в каждом. Каждого
В каждом терзает и он.
Осознания — себя, смысла, прошлого,
Чувствилищ злобы, мести, отчаяния, алчбы —
Ничего такого давно не осталось.
Но сам он странно,
Невероятно остался. Он еще есть.

И только в одном, из ряда бесконечных, аду —
Аду одиночества,
Случающегося раз в вечность, на Пасху —
Муки ненадолго прекращаются. Это
Он воспринимает как одну
Из наиболее лютых разновидностей мук. Впрочем,
О том, что это чья-то любовь и милость
Т  а  к его мучает, он никогда не думал: думать
Больше нечем. Но в аду одиночества
У него есть свой уголок, куда он заползает
И на закопчённой стене видит
Нацарапанную железом картинку:
Там (что это — «т  а  м»?), где-то не здесь,
Кто-то маленькая, роясь в мамином трюмо,
Находит облупившуюся октябрятскую звёздочку,
Разглядывает её невероятными, нараспашку, глазами,
Шепчет:
«Ой, мама, а кто это?
Это — Маленький принц? Помнишь,
Ты мне читала!..»

Облечь увиденное во что-то,
Дать имя —
Этого с ним не может случиться: возможность творчества
Обитатели ада утрачивают первой.
Но Ленин жив. И что-то в нём плачет — двумя,
Тремя обугленными слезами. На короткий
Миг Пасхи, не дольше.

Всё то, что успевает выплакать Ленин,
Аккуратно в сткляницу собирает,
Готовит к воскресенью и Свету,
Ангел-лаборант (ад перед ним — в микроскопе,
Мельче любой элементарной частицы,
Но ангел зорок, и не даст пропасть со стекла аду.
И всякий раз немеет от изумления и радости, видя,
Как почти несуществующий ад кожилится, рвётся,
Тужится и вопит, из себя выпуская
Чёрные, в сукровице и смраде,
Огромные, в тысячи раз адских ложесн больше,
Ленинские слёзы).

18.03.2008





СЛАВА ВОЙНЕ

Music: Гражданская Оборона, «Дембельская»

Мальчик спит. В детской
Ветер войны, удали
Неподвижно шевелит тени.
Волынка сна воет ратно, —
Марш «Чертополох».
«Это богиня ратовищ! это
Большая Берта,
Зовёт самца!» — опасливо
Греясь у целлулоидных костров,
Перешептываются
Туземцы войны: восемь ветеранов —
Солдат ровнозелёных,
Брелок урсус,
Киндерсюрприз клоун,
Пупс с маркером закрученным усом.
Это их мифологии, смыслы.
Их время побед, биваков,
Научения милосердью над поверженным.

Мальчик переворачивается
На бок. Волынка в ноздре
Глуше, тише.
Иконки на страже.
В изголовье — св. Георгий,
В золоте и алом, бдит,
Не дернется ли дракон.
Весна, победа —
Сорок мучеников
Маршируют во льду.
Даже св. Савва,
Третий справа в шеренге,
Поглядывает стратигом,
На крещатой ризе —
Кресты как погоны,
Многоочиты:
Спи спокойно, родина мать.

Ангел детской
Подбирает с пола
Деревянный меч — дерево
Теплей, смертоносней
Китайской пластмассы,
Желтый полусвет розовым
В ночнике наполняет,
Совершает небольшое,
Доступное ему чудо:
Зеленому пехотинцу
Исцеляет сломанное ружьё (что, впрочем,
Останется, как и всякое
Настоящее, живое и смертное, чудо,
Никем не замеченным
В сером солнце
Имеющего заутра настать
Над детской, городом, миром
Политкорректно ровного дня).

25.03.2008.





МЕСТО СПАСЕНИЯ

Федору Сваровскому

Страшный сон видит иеромонах:
Мегаполис наполнен
Угольнолиловым дождем
И голубыми.
Упругие, скользкенькие, одутловатые,
На лягушьих циркулем ножках,
Они — всюду,
Тенями перебегают на фоне струящегося неона реклам,
Визгливо хихикают, ежатся,
Голосуют на обочинах пульсирующих тротуаров,
Спасаясь от дождя,
Голубые протискиваются друг к другу в розовые
Аккуратненькие пежо.
Да что ж такое! полон город
Этой пакости! Да где же вы, социально близкие —
Бабки-колдовки, суеверные тетки-вахтёрши,
Воры, алкоголики, скинхеды, директора
Инвестиционных фондов!
Иеромонах отчаянно кричит —
И просыпается. Бух, бух сердце. Господи, помилуй.

Скоро служить Литургию (запасов
Муки на просфоры и ядовито-фиолетового
Технического кагора, производства Беслана,
Хватит еще на полгода.
Что будет дальше —
Об этом иеромонах старается не думать:
День настал — вот и
Довлей, его злоба).
Единственное, к чему за эти годы
Иеромонах так и не смог привыкнуть —
Отсутствие молящихся в храме
(Хорошо хоть, всякий раз во время Херувимской
Из нор выходят
Обитатели пепла, двуглавые крысы,
Розовые, слепые,
Садятся в рядки, тонко, печально
Поют беззубыми роговыми ртами, —
Хоть кто-то живой).

Иеромонах напяливает ОЗК,
Делает три поклона
У подножия ржавой железной лесенки, уходящей ввысь,
Осеняет себя крестом, карабкается
И, с усилием сдвинув массивный свинцовый люк,
Вылезает из бункера.

Господи, прости меня, грешного,
Глупого человека! конечно,
И нынче в мире — то же,
Что и вчера, и третьего дня, и завтра:
Пепел,
Пепел от горизонта до горизонта.
В последнюю бомбардировку никто не выжил.
От города и монастыря — только, серые на сером, тени,
От братии — только помянник.
Собственно, вот же земля, вот — где-то вверху — небо,
Вот — данное мне место спасения,
Другого не будет, почва и подножие
Грядущего Твоего Царства,
Вот Бог и душа, вот и весь монах, — но и всё же,
Всё же: ни единого
Самого завалящего ближнего,
Подлежащего возлюбленью!

1.04.2008г.





НИЦШЕ

вообще говоря, порнография — последний оплот человеколюбия в современном искусстве
(Марианна Гейде, из ЖЖ)


Потно, пыхотливо, грузно пляшет
В жуткую присядку,
Седые усы реют на полмира
Неизбывно полуночной
Деревенской корчмы.
Музыканты измученные свалили давно.
Собутыльники испарились, слой за слоем,
Впитались, полопываясь, в пролитые лужи
Краснобурого солоноватого пива.
Некому хлопать в ладоши в такт.
Но пляшет и пляшет,
Не может остановиться,
Сшибая звёзды, отчаянно,
Мучительно трезверея!

Бычья
Истерическая беременность: мнится,
Что родовым каналом
Рвется наружу, прокатываясь, слизистую перфорируя скрипло,
Многослепоочитая , лезвиетысячегранная
Ржавая европейская ёж-звезда.

Ужас, навсегда покидающий, испаряясь
В жидком азоте танца,
Рушащийся, коралловеющий, хрусткий мозг ! последнее
Напоминание о человечьем тепле!

16.04.2008г.





ДЕТСКИЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ОРИАННЫ ФАЛЛАЧИ

Тонкие руки, рваные джинсы,
Пыль на шоссе, как один едины
В жесте этого фанка,
Одинокие хоругви — заставки тысячелетья:
Тонущий «Титаник», две тонущих башни,
Пронзённые сарацинской стрелой.

Действительно беззащитные одинокие дети —
Ни креста в руках, ни Имени на устах.
Оссуарии веры пусты.
И ты впереди, женщина, красавица-ослица,
Вынужденная петь, пока пророки немотствуют.

Дети-овцы, ведомые огненной ослицей! Они пели:

«Режет нас злое время, как баранов,
От уха и до уха, и смеётся
Нам в стекленеющие глаза, —
Но агнцы мы! От уха и до уха
Стебаемся и мы, и смеёмся в лицо старому миру,
И кровь наша — на ветру орифламма!

Тот, кого убивают, смеётся
В последний раз, а значит —
Хорошо смеётся. Марш, марш, братья!»

Действительно, чёрен этот сентябрь, Орианна,
И мы, вот, умираем тоже:
Рак, не пуля, не нож ассасина
Нас скосит.
И Дюрандаль о камень не бьётся: истлел в ножнах.
Но всё же и нас забери с собою, наполни
И нашими трупами жерло Ронсеваля.

Ляжем вместе! Пусть найдёт нас лежащими рядом,
Когда придет искать своих среди павших,
Тот Самый, на Кого ты так похожа
На этом детском фото, милая Орианна.

20.05.2008г.





ДЕНЬ СЕМЬИ

Сегодня в стране — День Семьи.
На поляне — оркестр, воздушные шары,
Два вертолета трудятся, волокут
Над головами гуляющих
Огромный транспарант: «Слава семье!»,
Пивные ларьки утопают по пояс в ромашковом море.

Знак экскурсовода — оркестр смолк,
Зашкалил, завыл микрофон.
Населенье страны —
Все полторы тысячи человек —
Сгрудилось у решётки вольера.

«Мы рады приветствовать вас, дорогие друзья,
На ставшем традиционным
Ежегодном Дне Семьи!»

Толпятся, смотрят, хохочут,
Тычут пластиковыми стаканчиками с пивом
В сторону вольера:
«Приколись, лилипуты!»
«Сам ты лилипут. Это дети —
Такие люди, только маленькие.
Прикинь, их рожают!»
«Смотри, смотри, спрятались за поилкой!»
«Я уже была здесь в прошлом году».
«Ну так и не мешай! Тебе неинтересно —
Дай другим послушать». Слушают,
Многие не по первому разу,
Как народное выражение «завести семью»
Означало что-то вроде «завести семью»
Где-то к концу первой половины двадцать первого века,
Когда этот крутой опасный вид экстрима
Ещё не вышел из топов
Национальных развлечений.

Когда мероприятие кончилось,
Экскурсовод щёлкнул рубильниками.
Свет полдня, синь неба,
Музыка, гуляющие толпы —
Голограмма погасла.
Экскурсовод устало (шоу,
Так его перетак, но маст гоу он!...весь день на копытах!..)
Присел на корточки перед решёткой,
Прямо на бетонный пол подвала,
Когтями массировал чешую у основания рогов,
Глядел на семью (семья
На него так никогда и не взглянула
За все эти годы).

«Терпенье, терпенье…
Знаю, знаю: терпенье,
Сколько терпенья!... Будь оно всё проклято, зачем связался!
Им можно терпеть — у них есть время.
А у меня-то времени нет, как нет и
Никакой над ними власти (но про это
Они всё ещё не знают, — я, я знаю!.. в этом
Моё преимущество)».

Экскурсовод увидел что-то
По ту сторону решётки, просунул стрекало, подцепил, — ну точно,
Так и есть — кожура от банана!
Так и есть — снова
Сюда, в подвал, куда не проскользнёт и вирус,
И тень этой почти вытравленной, но неуловимо живой жизни,
Пробрался кто-то из живых! Только
Живые могли бы
Прочесть на табличке надпись:
«Семью не кормить».

8.07.2008г.





ВНЕ ПОЛИТИКИ

«лучше жить в глухой провинции у моря»


Этого избегнуть
И того не видеть,
Поделить на части
Жизнь — а ну удастся?

Гряды мои гряды,
Пряжи да кудели,
Тишь моя звеняща,
Медь анахоретства!

Сад златокипенный,
Дом уединенный, —
Выключи-ка, друже,
Радио в холмах, —

Игрища и куклы,
Насекомых сонмы, —

(«Лебединое озеро»
В речевом формате,
Мессежди кастратов,
Всхлипы и скоктанья,
Статучёты павших,
Матерное слово
«Родина», — Рейнеке!
Прокуси им в глотке
Нежный газопровод) —

Жизнь моя отрыжка,
Сласть неподписантства, —
Башня белой кости,
Косточки куриной.

(Ты помнишь в детстве эту головокружительную, отреченную, пряную, мистическую грозную забаву: роемся в прелом разваренном белом волокнистом курином мясе, вытаскиваем её, костяную влажную клейкую вилочку-кость, на счёт «три» — ломаем, ты за один кончик, я — за другой: Ельчик! — Беру да помню! Час проходит, договор забылся, заплыл наслоеньями новых ярких впечатлений детства, лета, вольницы, — и тут тебя подловили – и всё, ты не в силах не выполнить, ты заколдован законами силы, скован цепями всевластья; подловлен — исполняй. Не так ли и ты, дольний бренный мир?... Кто, кто освободит тебя от детских страшных клятв, кроме Христа?

Но именно Его, это Имя, в этой именно ситуации — лучше не вспоминать! Иначе — вот уже, боясь оглянуться на сад — ком в горле, жжение за грудиной — затворяешь калитку, напяливаешь на штакетину проволочное кольцо, на станции покупаешь билет — в ту сторону всегда почему-то свободно, вот ведь какая засада! полупуст заплёванный вагон полуночной электрички, — и, ничего не видя сквозь слезы в мерцающем аспидном стекле, в мареве уплывающих назад туч сизых на чёрном, фонарей, отражений, ни о чём не думая, как перестает думать выпускающий из закостеневших в судороге пальцев куст, камень, пустоту, и обречённо отдающий себя падению, — возвращаешься в постылый, тщательно и тщетно стираемый из памяти город (прощай! прощай, моя воля, мой покой, мои капустные гряды, мои закаты, мои сны, моя чистота и простота, прощай я сам!) — и находишь его лежащим во зле, в кромешной тьме комендантского часа, как всегда было, как сто лет назад и сто — вперёд, хрустишь битым стеклом и кирпичной крошкой, и рваные пясти листовок с бетонных стен кажут тебе путь, поднимаешься наощупь — электричества в городе давно нет — на знакомый этаж, и дверь настежь, и не узнать, а твои близкие — вот они, уже ждут, зажимая кое-как зияния вспоротых животов, промежности, разорванные сапогом, ласково смотрят на тебя ямами запекшихся глазниц: «Где же ты был! где же ты был…», и так с Ним — всегда, только свяжись, только ступи за порог умозрительной своей тавриды. Беру. Беру и помню.)

3.09.2008г.





*
Поэты, опившиеся хлорозной высокой воды; блокадники, несущие на руках уснувших детей; священники и монахи, все в комьях болотной могильной земли; дикторы серебряного радио; рабочие с кирками, вросшими в плоские коричневые длани, с глазами зеленее, безотраднее и ниже этого неба; строгие сенаторы, вицмундиры в плесени, в велеречивые бритые рты вбиты тугие свитки присяг; в обнимку с сенаторами — стройные пятеро, улыбающиеся в гранитную умбру синевой странгуляционных борозд; и тысячи, тысячи вдов. Впереди — двое: белоснежный краснолицый старик, одежда пропахла рыбой, морем, солью, бесконечностью, красные глаза выедены слезами всклень, и вдова неопределенных лет, земляна и светла ликом, юбка зелена, кофта — ржава как кровь, в руке — корочка сырых 125 грамм. Ну что, говорит старик, — ухнем, матушка?! И — ввысь руку с ключами, — огромные впрозелень медные, ключи от Бадаевских складов, ключи от заветных врат, — и свинцовые воды , гудя, задрожали и побежали вспять, и сияющая рана прорезала Финский залив. Апостол и блаженная, широко перекрестившись ступают на дно. За ними — все остальные, весь Питер; и воды с рёвом смыкаются над ними. Вошедший последним парнишка в чёрной косухе, со скейтом под мышкой, белой кошкой на плече и Шевчуком в ушных раковинах, оглядывается через плечо: так и знал! войско фараона не успело, опоздало на долю минуты, — вон они злобно и бестолково мечутся по берегу, что-то кричат в прижатые к ушам сотовые, топчут иссохшие водоросли, пластик, ступают начищенной обувью в бензиновые пятна, легионы одинаковых, как в сакральном фильме братьев Вачовски.

И тогда — печальная золотая небесная «Аврора» гремит, и земное солнце начинает вершить свой закат.

2.11.2008г.





20 ОКТЯБРЯ 1943 г. :
ЗАКРЫТИЕ ПОСЛЕДНЕГО СЕЗОНА ЕВРЕЙСКОГО ТЕАТРА
В ВИЛЬНЮССКОМ ГЕТТО


когда подымается ветер
мы видим
волю листвы бессловесной

(волящие к воле — улетели в волю
заблаговременно
вычти их из мира:
мир - воля = представление)

вот что остается: представление

средневерхнечеловеческий
театр
грим глицерин заученный текст но
крашеный картон вполне отворяет вены
и о двунитку кулисы
голову размозжить как о стену гетто

(перебери гербарий
в фойе фото: травести трагик благородный
отец
шести миллионов детей)

багровым клёном мохиндовидом
опадать падать
на пандус —

(руки за голову выходи
на поклон
рукоплещут зрители в чёрном)

— это мы волящие к Богу
спиной к ветру —
листья
летящие жгучим осенним дымом
(дворник метёт)

(жизнь! что жизнь: это бутафорское злато
брали мы взаймы у испуганных египетских женщин
мы возвращаем реквизит
больше не нужно
спектакль «Шмот» сыгран и снят с репертуара
режиссёр доволен)


никого не оставим в ветвях сучьях
октября
на этом берегу: наш моисей
суфлер гугнивый
перейдёт с нами огненную реку
Паняряй
и вступит в зрительный зал


и мы — из пламени в свет
прямиком: нас больше
нет
а на нет — и Суда нет





КОНЕЦ СЕАНСА

Которую мы увидим на чёрно-белом экране —
Последняя гримаса цивилизации,
Безобразная нежная извиняющаяся улыбка
Бориса Карлоффа.

Титров не будет: вырвутся на волю
Трясущиеся косые серые кресты, треугольники,
Цифры в агонизирующем порядке,
Обрывы, размывы,
Корпускулы поплыва плавкой плёнки, —
Чувствуешь печево? попкорну подобны,
Трещат, набухают жаром,
Раскрываются, лопаясь горелой розой,
Навстречу, вот, приближающемуся
Судимые наши нутра!

И в спёртый нуар кинозала
Яростный, пожирающий, перерождающий
Врывается цвет.

Без паники, зрители сумерек!
Вперёд, к выходу! (контролёр
Обещал нам, что спасёмся, но как бы из огня,
Если сумеем сохранить среди пылающих, рушащихся портьер, стен
Входные билеты).

9.06.2008г.








СЕРГЕЙ КРУГЛОВ
на Середине мира.


ОБЩЕНИЕ СВЯТЫХ
стихи.

РАДОНИЦА
стихи.

ПОТОПНЫЕ ПЕСНИ
стихи.

ЛИРИКА
стихи 2010.

ТЕЛЕГОНИЯ
стихи 2010

МОШЕ-ПОРТНОЙ
2011

БЕЛЫЙ КРОЛИК
cтихи, 2011

Песнь Потолка:
ЧНБ о поэзии Сергея Круглова.

Аллегория:
ЧНБ о поэзии Сергея Круглова.




на середине мира
алфавитный список авторов.
вести


Hosted by uCoz