Я Елена Черникова, автор пяти романов, пяти учебников по журналистике, пяти вагонов публицистики, то есть обладаю уникальным природным даром, давшим громадное бумажное наследие, за каждую — sic — букву которого получен гонорар.

Издревле я повелась как писатель-подстольщик. Пишу, чтоб узнать, о чём я думаю. Первый кабинет, под столом полированным, рукотворился из квадратных диванных подушек, затянутых в красно-чёрный жаккард.

Хорошо жилось в моём трёхстенном самострое. Приняв порцию сказок откровенного содержания — в дежурное меню ребёнка входили «Спящая красавица», «Красная Шапочка» и «Золушка» — пишешь эротическую прозу в укрытии, априори любя мужчину. В трёхлетнем возрасте свежая, первоначальная, чистая любовь к вовочке, затем мишеньке прохватывает, помню, от затылка до пят, от суставов до Луны — с неповторимой лёгкостью: карандаш, тетрадка, одна мысль — и звенит космос у тебя весь под столом, сгущается солнечная пыль, обтягивая растущие органы трёхлетнего писателя золотыми фасциями.

На втором курсе Литературного института разными способами выяснилось, что любовно-буйно-праздничное разлучение души с телом, по фасону синусоиды на приборах измерения совпадающее с эпилептическим приступом, называется оргазм, считается лакомым куском свободы, и он бессмыслен для зачатия, посему запрещён традицией. Смешные, подумала я сочувственно: он же для Бога. Форма молитвенной благодарности. При сочинительстве подстольной прозы он мгновенен, ибо сопутствует выходу буквы, я же помню с детства, с из-под стола. Странные взрослые: сложно ищут свою хилую агонию философскими путями, включая механические, социально-политические, химические, да ещё торгуются, хотя можно мигом устроиться и божественно, и с изяществом выгоды: влюбиться в вовочку-мишеньку из средней группы, забраться дома под полированный стол, обнести каморку тремя подушками, театрально распахнув четвёртую стену, и ежедневно переписывать возлюбленного в прозе; одна мысль о нём — и дрожат в гравитационно-волновом полёте семь тел человека, и душа становится телом, а тело душой, гармония живёт в буквах, а буквы соединяют всё, и что тут непонятного, если повсюду есть роскошь — любовь и буквы.

Мои родители так и остались молодыми, посему следующий рабочий подстол писателя ждал меня в квартире бабушки-дедушки, моих опекунов по моему сиротству. Дедушка из «Харона Советского Союза» есть мой реальный дедушка, отец матери. События изложены без умалений-усилений, репортажно. Я не пользуюсь фантазией и уже не помню, есть ли она у меня.