на середине мира
алфавитный список
город золотой
СПб
Москва
новое столетие
Военные стихи
ДМИТРИЙ ГАРИЧЕВ
Родился в 1987 году в Ногинске Московской области. По малолетству работал корреспондентом в районных газетах, почтальоном и начальником школьного хора. В возрасте двенадцати лет был угрет городским литобъединением «Лира» под руководством Владимира Николаевича Гордеева, теперь уже покойного. Живёт нелитературными переводами. Женат самым замечательным образом. Собирает землянику, грибы и щавель.
Важные авторы — Алексей Цветков-ст., Сергей Стратановский, Егор Летов, а ещё челябинцы Андрей Подушкин и Александр Самойлов. В литературе решает локальные задачи, уделяя главное внимание местночтимым чудесам и красотам.
Важные авторы — Алексей Цветков-ст., Сергей Стратановский, Егор Летов, а ещё челябинцы Андрей Подушкин и Александр Самойлов. В литературе решает локальные задачи, уделяя главное внимание местночтимым чудесам и красотам.
посильно напеть
семь стихотворений
семь стихотворений
1
ю.и.леонов, трёхпалый аккордеонист,
краевед-недобиток, когда-то и педагог,
числился в основателях нашего литкружка,
но и сам, должно быть, не помнил — с чего бы вдруг
говорил с нами мало и бледно, и занят был
составленьем песен на заданные слова
2
с инструментом его я не видел ни разу: он
приносил с собой на собранья кассетник «весна»
с фонограммой в пластмассовой челюсти откидной
и, раскачиваясь деревянно, глазами в стол,
с ненадёжной ноты затягивал свой мугам
голосом, стиснутым в горле, как в кулаке
3
больше прочего памятен плач о подлодке «курск»:
всех надорвав на премьере, он был потом
многажды исполняем во время отчетных встреч
с благосклонным к нам населеньем города н-ска
и майорша белова, составившая стихи,
всякий раз не скрывала своих милицейских слёз
4
летом он попадался мне в городе, весь
солнцедар и хлопчатобумажная нищета,
истончившийся человеческий сухостой
но читалась упрямая выправка, и когда
он с прибоем старух штурмовал социальный «паз»,
то гляделся петром, предводящим праведных в рай
5
в ноль втором или третьем году, весной,
сын его скрылся в черноголовский пруд,
в простонародье зовомый у нас «чп»,
неустановленной прелестию влеком
две недели спустя мчс отыскало, но
невозвращенца было уже не спасти
6
он оплакал утрату в колсборнике: то была
колыбеленка истребительной чистоты,
каждый слог которой стучал, стучал
ледяною каплей по темени, — так, что я
затворил эту книжку, задаренную мне одним
из участников, и покинул в маршрутном такси
7
я живу на другом берегу пруда
пляж захвачен фанерным стартапом, но к октябрю-
ноябрю все, вестимо, смерзается, и уже
можно, выйдя к оглохшей воде, вопрошать себя,
для чего это было и так и осталось со мной,
не тревожась, что кто-то вмешается в разговор
8
если же, стоя здесь же, посильно напеть
из былого хита про погибшую апл,
то вода расступается, и из чрева ее
мглистым фронтом взрастает проглоченный экипаж,
и усыновленный им младший леонов, встав
в общий строй, объясняет многое, но не всё
отец
в чистом доме, где никто не умер,
— скажешь: нечего ловить, —
что за притча в кровеносном шуме,
как её развить?
долго стерегут свои места
сдавленные вещи привозные —
глиняные, гнутые, резные, —
недоснятые с креста.
мало что теперь всерьёз известно,
всё уже сбылось:
простояло на присолньи местном,
подросло, сожглось.
будто никогда за занавеской
не белел отец во сне накоротке
в забулдыжной куртке постсоветской
с несмертельным яблоком в руке
или не мерцал в ночевья наши
с их двуострою тоской
запах бритвенный, оповещавший
о ненужной свежести мужской.
спали порознь, неуверены друг в друге,
слушали по радио маяк;
летний гул взрастал в придушенной округе,
тёмен и двояк.
сколько было нелюбви и стрёма,
горечи во рту, как от травы, —
но слова, слова стояли прямо,
не роняя головы.
что ещё отыщется, зачтётся,
заново поймёт?
ни к селу, ни к городу возьмётся,
за руку возьмёт?
...где орешник плещется неплодный
и земли провал непостижим,
жизнь поёт на башне водовзводной
голосом неумным и чужим.
детские вотще топорщатся погоны,
как струна натянут воротник,
клюв её качается картонный,
гребень медный к темени приник.
maldoror
мальчик прописан у овощебазы где чёрен шлагбаум и воздух вполне щемящ
как-то родней ему по такой беде узкий швейцарский нож и австрийский плащ
мелочь изгнанья ещё не истреблена в пригородных кофейнях как ни мечи
то-то бумага писем глядит бледна и безответна словно кассир в ночи
но в вечерок продёрнутый тухлецой выпорхнув из дверей на лихом юру
он подставляет ветру свое лицо лыжную палку кротко примкнув к бедру
это мелькая своим посошком-смычком он наблюдает поросль земных примет
тёмные чоповцы дремлют разжав очко в бедном саду подвешен печальный мент
светлые институтки ещё резвы впрочем солярный пламень берёт своё
военкомат бессилен свистать призыв нечего унести но везде ворьё
здесь не внимая россказням на стене он уповает всем существом его
выведать у залётного renseigné лакомую дорогу к кантону Vaud
местный ответ привычен хоть удавись в спину закат сиреневый развезло
круто разинут удельный нацдадаизм пряничное добро надувное зло
поздние ярмарки с мылом у рта галдят пересыпая в баках гнилой песок
матери дожидают своих блядят фартуки их пятнает томатный сок
капает набегает чернильный стикс дали кровавы но вывод до боли прост
после того как купер не взял твин пикс с нашего юноши вряд ли уместен спрос
о можжевеловый дым от литейных труб своры маршруток голоть и студ жесток
фрязевских и шатурских подземный труд вытертые ремни заводской листок
сломанные собаки коты могил пламенные кусты горевань-трава
берестяные копи свинцовый ил куньи побасенки хвойные жернова
всё он обнимет всем пририсует плоть пачкаясь и дрожа как ничейный сын
ради него да не истребит господь средней необязательной полосы
***
за трассой, осенью умытою,
имея грешных нас в виду,
глазное яблоко забытое
висит в поруганном саду.
где дачи черные косматые
минирует иероним,
оно качается, усматривая
всю нашу мерзость перед ним.
и нам, увиденным пронзительно
до перепонок естества,
становятся стыдны разительно
одежды наши и слова.
и эта местность недалекая
стоит осоловев трикрат,
как бы рассеянно алёкая
в неподключенный аппарат.
ей что-то ласковое помнится,
но не светлит ее лица,
и каторжною песней полнятся
ее режимные леса.
пока у поворота зяблого
на юрьев-польский и киржач
висит всевидящее яблоко
и среднерусский длится плач.
первое сентября
парикмахерской бритвы засечка покуда саднит
и в ботинках ещё необжитых бушует жара
государь на железном коне ганнибалам сродни
простирая раздольную длань объявляет пора
суетится листва неподвижен седой педсостав
шепчут матери в траурных перьях кирпичным отцам
стой и ты при скорбях напрочь лето своё отсвистав
наше дело сентябрь остальное ты выдумал сам
но пронзительна выправка сохнет красивая тушь
трепет юнкерской курточки палец на темляке
потому что не жизнь а другая какая-то глушь
завелась за мостами и рельсами невдалеке
потому что ползут цеппелины над дачами днём
а в ночи напролёт перекличка степных блокпостов
так рассветные дети легки на военный подъём
и на вечный отбой гробовой также всякий готов
это школьные яблони машут зовут умирать
инвалиды геройских времён держат грозную речь
за четыре квартала отсель крадучись аки тать
дом тебе отказавшей в любови успеешь поджечь
и взмахнув наблюдать за огнём на высокий турник
что твой бывший поэт лотарёв на серебряный кедр
попрощаться с улыбкой её как натаскан из книг
и с заветною картой её неразведанных недр
кем он был уходящий отныне с концами в войну от учебных забот
дохляком дураком трын-травой
на допросах с указкой ревел отрицая вину проклинал
город крепкий о язве просил моровой
спотыкался на лыжах беспомощность славил свою но когда грянет час
и атаку комбриг проорёт
всё сполна он искупит в сплошном рукопашном бою
смоет кровью своею и сам за собой подотрёт
сам же помнишь как жить на земле не умел не спешил
врал своим и заброшенным утром бежал на причал
и гнилые берёзы над страшным оврагом крушил
и вздымался языческий лес и слова различал
или бился кузнечик в засаленном спичкоробке
и осока секла и брели и брели облака
ты заплатишь за всё с остриём в затвердевшей руке
как тебе обещал извиваясь всеобщий плакат
и пройдут поезда пароходы привет мальчишу и напишет гайдар
только ты никого не жалей
там где скрежет суставов и каменных лопастей шум
и отравленный пар с галицийских бывалых полей
на ветру на ветру пресловутой страны поперёк ставя локти
от синих мундиров и черных рубах
и глядясь как блаженный какой или вовсе пророк
и горючая смесь на твоих волосах на зубах
***
выйдешь ли в полночь послушать котов
каждой ключицей к распятью готов
вышней любовью горя к палачу
крестную тень приспособишь к плечу
стражников римских шаги не слышны
мысли внутри как мытищи скушны
кесарь невзрачен невнятна душа
вялая сборная нехороша
здравствуй в деревьях былая родня
младшему верность ночную храня
встали рябин хохломских посреди
с памятниками на прошлой груди
все наши праздники прочь со стола
бита шальная посуда дотла
сдан алюминий повержена медь
милые прежние я ваша смерть
я её посвист в больничном саду
вперясь в стеклянную высоту
осень вскричавшая из низин
циннаризин и церебролизин
крапины йода слова за спиной
к медлящей тьме табурет приставной
чёрные простыни машут ещё
дольние хлопоты горний расчёт
это у нас под луной разлиты
сказки-раскраски жилой мерзлоты
вся-то хвалынь мне до дрожи видна
прямо за пристанью бьется волна
в дом ненадолго спускаются сны
в доме винтовки стоят у стены
ночью граница чужая земля
ночью не наши леса и поля
веруй художник в огрызки ногтей
вечно в ответе за тех в темноте
стреляный ссыльный и невыездной
славен ночною заботой одной
стой где ты жив чем ещё ты здесь свят
конные скачут и пули свистят
валятся звезды горит окоём
долго ли коротко ночью ли днём
республика
оттого, что известья прегорьки,
стариков и детей не щадя,
не хватает какой-то иголки
и какого-то в жизни гвоздя
отзываются в теле нелестно
поздний воздух, речная вода,
городское дурное наследство,
не сбываемое никуда
так военно-революционно
всё сиротство свистит на виду,
словно в парке без аттракционов
в девяносто-и-третьем году
кто заступится о недострое
и скорбященских женских ларьках?
чьё возвысится имя простое
из наколотых на кулаках?
вырастают, ясны и скабрезны,
словно смерть до конца не страшна,
ополченья купавны и дрезны
и другого какого рожна
это те, кого больше не встретишь,
ископаемые, как гробы,
потерпевшие в холоде стрельбищ
и в печах греко-римской борьбы
тех же клёнов и яблонь свидетель,
ты со школы старел по прямой,
а они задержались как дети
и не все возвратились домой
может быть, и теперь наблюдают
ледостав, начинанья шмеля,
и к земле без тебя припадают,
а тебя и не слышит земля
ткач ли зуевский, скупщик ли стальский
отвоюют вернее, чем ты,
независимость почт и подстанций,
безраздельность жилой пустоты
потому и себе не наскучат,
и не лягут, как те, что легли,
и детей твоих лучше научат,
чем другие тебя не смогли
ДМИТРИЙ ГАРИЧЕВ
На Середине Мира
На Середине Мира
Военные стихи
Посильно напеть
Где ты была?
бегущие волны
на середине мира
город золотой
новое столетие
СПб
Москва
корни и ветви