на середине мира
алфавит
станция
БОРИС КУТЕНКОВ
Поэт, литературный критик, культуртрегер, обозреватель, редактор отдела науки и культуры «Учительской газеты»,
редактор отдела эссеистики и публицистики портала «Textura». Родился и живет в Москве.
Окончил Литературный институт им. А.М. Горького (2011), учился в аспирантуре.
Критические статьи публиковались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов» и мн. др.,
а стихи – в «Волге», «Урале», «Интерпоэзии» и мн. др. Колумнист портала «Год литературы».
Один из организаторов литературных чтений «Они ушли. Они остались»,
посвященных рано ушедшим поэтам XX и начала XXI века.
Организатор литературно-критического проекта «Полет разборов»,
посвященного современной поэзии и ежемесячно проходящего на московских площадках.
***
где во тьме Большого Невзначая ткни — и заработаешь врага,
или шмель, полёта не прощая, говорит, что речь невелика,
высока вода, крепки границы, — что ты тщишься, слепоты связной, —
или это жизнь другая снится — дима, говорящий со звездой;
там, в хите пронзительном и тленном, — отзвук маски, сброшенной впотьмах,
три движенья темниковой лены, тёмный питер на её губах;
дымный клуб, где к сутолоке рая женская душа пригвождена;
крик во тьму, душа опять глухая, отрывная ночь и — тишина:
жёны, жёны, пушки заряжёны, валтасар на алкогольном дне,
и сонграйтер, в сердце поражённый, мелом пишет на его стене:
— я двойник твой в галилейской яме, выдумка, безделица, фигня;
говори хитовыми устами, будто вовсе не было меня,
только свет неданного порога, всех несбыч знакомая звезда,
снова мы оторваны от бога, снова между нами города;
я твой брат, я город просветлённый, встреть меня прозрачным и простым,
а была ль планета до короны, был огонь ли, если валит дым, —
мало ль говорят —
держи покрепче
прежний пепел и — седьмым в отряд
там, где книг оранжевые печи хорошо горят
***
а если закроют безвирусный въезд
и мы не уедем не зная
я буду тем ртом что не выдаст не съест
исторгнувшим яблоко рая
в себе изблевавшим беду как родство
к тебе обращённого слова
со всем лепетаньем прицельным его
и мир недоделанный виден Его
острей заточенья больного
смотри как горит неуместным цветком
дитя в красоте доэдемской
так луч обнимает его целиком
что стебель болящий растёт ни о ком
и падает лопнувшей леской
сиди же отец взаперти взаперти
не тронь лепесткового ада
ни брата которого нам не спасти
ни сына на чьих невозврат без пяти
ни слома его циферблата
но мальчик зовёт — бестелесно раним
в блаженном безвестье утраты
и луч догоняет дыханьем одним
и вновь защищая становится им
безмасочно
слепо и свято
***
Александру Паршенкову
I
как белое яблоко — в чёрный налив труда
как тёмное яблоко — жгучей беде разлома
скажи мне так тихо что горе не навсегда
что не было горя что горе тебе знакомо
за минских три дня
изучивший пути стыда
истерик моих вопрошающе-терпеливо
скажи что за вторником будет опять среда
за раной разрыва — изученный путь разрыва
и знающий сердцем куда мне теперь идти
наитьем бездонно-детским себя не зная
скажи что простишься до адовых тридцати
до пули что белым цветком прорастёт сквозная
ещё до вопроса в разлитое молоко
до всех поджидаев что в белом «недалеко»
до каменных джунглей в твердеющей ране речи
что смерть с нами будет на «ты»
но уже легко
ушедшим к себе
а оставленным легче
легче
II
и покуда в небе ментовский гул
под огнём собянинского апреля
кто влетел — влетел
кто уснул — уснул
лишь заблудший вспомнит как шли и пели
безнадзорной памяти дребедень
городов о многом границ о многом
сдрызни чёрт-во-мне пролистной олень
невозврата точку продевший рогом
в прежнем сне на музыку опершись
но пока и ей не прошить границы
расскажи что будет — внахлёст ли жизнь
снова кэпсом в личку ли «застрелиться»
новый друг случившийся невпопад
на окно присевший спасенья тише
изучать влетевший весенний ад
юнкершмидта весенний ад
и о смерти накрепко запретивший
между тем и этим один связной
в неученья тьме в разобщенья клети
вопрошаньем спасший одним весной
как умеют лишь мотыльки и дети
верь во весь двадцатник —
и будет в нас
«как тогда» не надо —
но по-другому
детский шмель сквозь душу прошедших глаз
взлётный свет большого аэродрома
***
когда-нибудь, прелестное созданье,
мы станем вровень вдоль пространства ада:
не ты нарцисс, а я чертополошный
расцветший бред — арсению мариной;
не имени аминь в артельной гонке
(«так побежала — словно засверкала, —
отхлёбывает чай воспоминанье, —
остановилась лампочкой погасшей.
жена. в общаге выключили свет»).
когда-нибудь, прелестное созданье,
ты повзрослеешь — и меня увидишь:
и этот сердца пафос нев...бенный,
за тенью слов, — увидишь по-другому:
как сердце, истаскавшись по борделям,
так глупо хочет слома и тепла,
чтоб нахер всё — и всё же постоянства,
того, что есть у всех, — и не дано.
лицом к лицу — и к чёрту расстоянья:
все двадцать два мои полуслепые,
все восемь лет еб...го эйджизма
сминает время в детский завиток.
так страшной осенью, возвышенные разным:
я — ревностью и светом белокурым,
ты — выстрелом сквозь пёстрые очки,
без рук вблизи (их накрепко разъяли),
без — до звоночка — нежности заплечной;
ты — с молодым, я — с постаревшим сердцем, —
в единый дом — с часами за стеной.
***
а никто не просил «приходи» «защити»
не просил быть ни братом ни матерью и ни отцом
неуклюжим подползшим к тебе сам-низвергнутым богом
разжимается сердце — и кажется можно спасти
обожанье напористо — можно сломать
хрупкий придирчивый стебелёк твоего доверия
первый раз он проснулся в отменённом мире:
на дворе трава, в комнате сервант, на улицах пустошь
словно мальчик в той сказке где умерли все кроме него
и конфеты пошёл безнаказанно брать
на безлюдных прилавках
словно в той песне
(тоже отменённой):
но не было
не было
не было
ничего и нет
по пути он зашёл на фейсбук
там о нём говорили те кто
там о нём говорили все те кого он
перевёрнутый мир горизонтально красив
и ударивший свет отрезвляющ и по-иному слепящ
словно новый призвук всеотменимости
словно те не нужные миру конфеты
на выздоровевших от слов и голосов
ещё обильных витринах
CЛОНЁНОК
сколько дней выживало без музыки тело
пытаясь вызвать в себе тот первичный стройный ритм
и падая обессиленно в пустоту
как после неудачного секса
но помнишь день первого изгнания из рая:
30 июня 2006 и твои 17
день, когда на всю страну объявили о её избиении
день, перешедший в чтение её романа
(так уже не потрясёт ни одна классика ни до, ни после)
в котором она день за днём, год за годом
описывала свой десятилетний ад
с мужем-садистом-миллиардером
(ужаснее этого дня
был только вечер 10 лет спустя
кричащее лицо мамы в слезах
о том что всё
и было действительно — всё)
ты помнишь, как она выходила на сцену
овеянная светом и нежностью
изображать сценическое счастье и сценическую же грусть
и всё твоё либидо наивного неиспорченного подростка
тонуло в блаженных звуках
гения чистой красоты
сидя высоко на чужих мужских плечах
в партере «Олимпийского»
ты метко швырял на сцену
плюшевого розового слонёнка
с любовным наивным письмом, спрятанным внутри
слонёнок приземлился у её ног
она подняла, показала большой палец в толпу
(тебя, вероятно, не видя, но тебе казалось, что видя)
и твоё перекошенное от счастья лицо
(ставшее потом насмешкой на всю школу)
показали по СТС
(счастливее этого дня
был только вечер 13 лет спустя
в суздальской расплывчатой дымке
и белокурые расплывчатые слова
«у нас с тобой роман»)
летая высоко в своих чистых мечтах
ты пытался её поцеловать за взятием автографа
как за взятием Бастилии
(со всех ног несётся к вам её балет
и отступает видя неуклюжего подростка)
ты внимал каждой песне из нежных уст
где семейный ад претворялся в элегическую грусть
в пронзительность какой больше нет
(ты думал: так уже не потрясёт ни один Моцарт ни до, ни после
но нет, потрясло
но не так, как она, — по-другому)
ты звонил ей домой и просил позвать к телефону
нарываясь на крик её мужа-садиста
и хотел подрасти приехать взять её за руку и поговорить
о чём
непонятно о чём
а потом
захлестнула жизнь
косноязычная как тот слонёнок
поспешная как ты несущийся с букетом на сцену
равнодушная как её взгляд
во время попытки робкого поцелуя
…сегодня днём её пиарщица говорит:
«ваше издание слишком малочитаемое для нас»
её пиарщица спрашивает:
«сколько у вас охват одной статьи?»
её пиарщица отвечает:
«мы вряд ли сможем дать вам интервью»
«присылайте ваши вопросы а там решим»
ты выходишь в отменённый мир
и телом отяжелевшим на сто сбитых иллюзий
плывёшь туда
в сад несорванных яблок
туда где всегда отвечали «нет»
и всегда ответят «нет»
плывёшь сказать в своём интервью
что-то псевдоромантическое
о блаженном незнании перспектив
о первородстве звука
и о том что стихам виднее
в этот час она спешит на свой кремлёвский концерт
в этот час хемингуэевский герой тяжело встаёт у окна
видя людей спешащих на работу
людям было приятно идти на работу
***
белый снег на нетреснувшей этой земле,
серый лёд от поста до погоста,
что и сам я — не путь, утонувший во мгле,
а — чумное застолье, танцор, дефиле,
коснояз невысокого тоста:
сам себе раздеваюсь, понтуюсь, пою,
в ускользнувших гостей выпускаю змею,
обнимаю оставшихся в гуще;
но осталось — в пылу соцсетей — интервью,
словно райский просвет на содомном краю,
где — с улыбкой змеиной цветущей —
кумиресса звенит про ушедшее зло
и в письме леденит обалдело,
будто сердце моё вместе с ней не цвело,
в несвободном паденье не пело,
не легчало, и вновь — из безмолвных низин,
прочь — в неё, к невысокой гордыне:
уходи, я тебе не отец и не сын,
я — иуда меж срубленных этих осин,
вечный сон о плече и о сыне
и безмерный второй — о плече и Отце;
но сейчас не держи меня крепче,
и ночное юродство — как Божий прицел
в подражанье беспамятству речи,
где нахлынул прибой — и отхлынул прибой,
пограничный дедлайн, совпаденье с собой,
мир, вернувшийся к чёткости линий,
мир, забывший — и вспомнивший нас на слабо,
и упавший в траву, опалённый Тобой,
под киркоровский цвет синий-синий
Борис Кутенков
На Середине Мира
На Середине Мира
Стихотворения
Из книги «Неразрешенные вещи».
Обгоняющий Бога.
Стихотворения 2018.
Слоненок: стихотворения
на середине мира: главная
озарения
вера-надежда-любовь
Санкт-Петербург
Москва