БЕСЕДЫ О ПОЭЗИИ:

часть вторая.

Художественный руководитель «Интерьерного театра», режиссёр, поэт. Участвовал в ЛИТО под руководством Г. Семёнова. В юности посещал Кафе поэтов на Полтавской улице, а также кафе «Сайгон», место постоянных собраний поэтов, художников, музыкантов независимой культуры 60-х – 80-х годов. Человек, к мнению которого прислушивались многие представители второй культуры. «Интерьерный театр», кроме всего прочего, со временем превратился в место постоянных литературных чтений и мемориальных вечеров писателей и поэтов.


— ...Высшие образцы истиной поэзии — это «формула языка».

— Что это такое? Как это понять?

— Ну, скажем, есть поэты, которые мне не интересны вовсе, есть такие, которые мне интересны, пока я их читаю, но стоит отложить книгу, как забывается всё: и содержание, и отдельные строки, и поэтическое впечатление, хотя общение с этими текстами, пока их читаешь, производит иногда сильное воздействие. И наконец, существуют тексты, которые по прочтении становятся частью твоей жизни, без которых более не существует твоя личность, без которых ты уже не мыслишь сам русский язык. Конкретнее. Если я, читая текст, ощущаю мир во всей его полноте… Если все, что я до этого знал, весь мой предыдущий опыт укладывается в это новое мироощущение и становится его частью… Если этот новый образ мира нигде не обкрадывает меня, а наоборот обогащает и расширяет доселе существовавший во мне мир… Если я понимаю, что этот новый образ мира — есть мир, каков он есть, а не каким он может показаться какому-то конкретному человеку сквозь призму его собственных немощей и несовершенств… Если все это происходит, тогда я говорю: Да! Через этого человека говорит Бог.

— Кого можно отнести к таким поэтам?

— Конечно, классиков, в первую очередь Пушкина и Державина.

— А в ХХ веке такие есть?

— Для меня, например, такими являются Осип Мандельштам и Маяковский.

— А среди наших современников? Что можно сказать про Шешолина?
— Он мне интересен, пока я его читаю.

— А Роальд Мандельштам?

— Это другое дело. Он, конечно, из этого класса.

Поэт, эссеист. Литературный псевдоним 60-х годов — Алла Дин. Посещала ЛИТО ДК им. Ленсовета при газете «Смена», в объединении под руководством Т. Гнедич в г. Пушкине, ЛИТО под руководством Г. Семенова при Доме писателей им. В.В. Маяковского. Входила в круг поэтов Малой Садовой. Печаталась в альманахе «Fioretti», журналах «Северная почта», «Часы», «37», «Диалог», «Обводный канал» и «Транспонанс», а также в сборниках «Лепта», «Гумилевские чтения», в антологии «Острова» и за границей («Вестник РХД»). С начала 1970-х работает в Музее-квартире А.С. Пушкина. В настоящее время организатор постоянных поэтических выступлений на Пушкинской, 10.


— Определение поэзии попытался дать Борис Пастернак: «Поэзия! Греческой губкой в присосках будь ты,/ и меж зелени клейкой/ тебя б положил я на мокрые доски/ зеленой, садовой скамейки»… Настоящая поэзия вызывает что-то подобное ожогу или уколу в сердце. Это смесь восторга и острого сожаления, что не ты так сильно и так дерзко соединил, со-чинил слова. И ощущение это — преходящее. Скажем, был момент, когда стихи Ахматовой ошеломляли меня сильнее, чем стихи Цветаевой, или Мандельштам захватывал сильнее Пастернака. В сущности постоянных величин нет. В 30-е годы ХIХ века Бенедиктова и Кукольника любили больше, чем Пушкина, а в Кюхельбекера вчитались только спустя столетие.

— Особенность многих поэтов нашего поколения и более чем кого-либо поэтов «Малой Садовой» заключалась в том, что эта была «культура сопротивления», противопоставившая себя официальной культуре. Сыграло ли это роль в формировании Вашего поэтического мироощущения?

— Несомненно. Это очень многое определяло, начиная с круга чтения. Скажем, Ходасевича в то время хотелось читать больше, чем, например, Ахматову. Я и в музей пошла работать для того, чтобы ощущать себя в ХIХ веке, а не в ХХ. Поэтов моего круга невозможно представить себе вне подобной нравственной и эстетической категоричности. Одним из признаков истинной поэзии для меня является словарь поэта. В арабском языке «словарь» и «океан» обозначаются одним словом. Человек — это его словарь, и поэт выражается полностью, когда он существует в собственном словаре и этот словарь им в полной мере исчерпывается. Когда я ощущаю, что поэт адекватен своему словарю, это для меня — признак истинной поэзии.

Актёр, режиссёр. Окончил Щепкинское училище в Москве. Играл в БДТ у Г.А. Товстоногова, ныне известен как режиссер. Автор спектаклей «Москва — Петушки», «Записки сумасшедшего» и др.

«Когда я читаю стихотворение, помимо непосредственного содержания стиха должна возникнуть некая вторая реальность, которая как бы стоит за этим стихотворным текстом. Это и есть поэзия».






Поэт. Входил в круг поэтов Малой Садовой, был близок кругу поэтов и художников «Сайгона» 60-х – 80-х годов. Участник совместных поэтических чтений того времени. Стихи и рассказы публиковались в журналах «Fioretti», «Часы», «37», в сборниках «Голос» и «Лепта», в антологиях «Острова», «У Голубой Лагуны», в «Митином журнале», в журнале «Сумерки». Автор многих острых эпиграмм.


«Сравним два русских стихотворения, посвященных приходу весны, Тютчева и Сурикова:


Тютчев

*
Зима недаром злится,
Прошла ее пора —
Весна в окно стучится
И гонит со двора.

И все засуетилось,
Все нудит Зиму вон —
И жаворонки в небе
Уж подняли трезвон.

Зима еще хлопочет
И на Весну ворчит,
Та ей в глаза хохочет
И пуще лишь шумит...

Взбесилась ведьма злая
И, снегу захватя,
Пустила, убегая,
В прекрасное дитя....

Весне и горя мало:
Умылася в снегу,
И лишь румяней стала
Наперекор врагу.

1836 г.



Суриков

*
Над землею воздух дышит
День от дня теплее;
Стали утром зорьки ярче,
На небе светлее.

Всходит солнце над землею
С каждым днем все выше,
И весь день, кружась, воркуют
Голуби на крыше.

Вот и верба нарядилась
В белые сережки,
И у хат играют дети,
Веселятся, крошки!

Вот и лес оделся, песни
Птичек зазвенели,
Над травой цветов головки
Ярко запестрели.

Хороша весна-царица,
В плащ цветной одета!
Много в воздухе разлито
И тепла и света....

1874 г.



Главное различие между Тютчевым и Суриковым в том, что у первого найдены общие образы Зимы и Весны и даже есть подобие сюжетного развития. Легко себе представить героинь этого тютчевского стихотворения в виде мультиизображения, к примеру. Зима — злая ведьма, старуха; Весна — игривый подросток женского пола в возрасте Лолиты Хейз. Привычная смена времен года у Тютчева превращается в изящную и полную жизненную правды картинку. У Ивана Сурикова тоже картинка, и никто не посмеет сказать, что она плохо нарисована. Но, увы, всего-навсего картинка! Школьное сочинение на тему «весна». Должно признать, что качество (достоинство, обаяние, способность нравиться, быть нужным другому человеку) стихотворения — это качества его автора. Стихотворение есть тень, только тень того, что переживает, что пережил автор. Стихи — не выдумка, не «отработка номера», не упражнение в красноречии или остроумии, не применение современных литературоведческих теорий, а…»

Поэт, эссеист, философ, переводчик. Входил в группу ВЕРПА. Автор многих стихотворных произведений, романов и переводов средневековой литературы. В соавторстве с А. Хвостенко написал более 100 песен и несколько пьес. Эмигрировал в 1973 году. Многие произведения публиковались в машинописном издательстве «Польза» Владимира Эрля, в сборнике «Антология советской патологии». Печатался в журнале «Часы», в антологиях «Острова» и «У Голубой Лагуны», в эмигрантских журналах «Эхо», «Континент», «22», «Вестник РХД», «Гнозис», «Ковчег», «Беседа», «Аполлон-77» и др.


Из письма Вл. Эрлю:

«Ваш вопрос поставил меня в тупик. Поэту даже и отвечать-то на него неловко и думать над этим не хочется. Правильно Вы сопоставили поэзию с мяуканьем кота и с хрюканьем тапира. Это вот самая она и есть. Вообще ведь язык изобретен поэтами. Но с того момента как он изобретён, есть язык новый и старый: мяуканье коня и так называемая членораздельная. Ну, есть копыта, которые по-прежнему мяукают, иногда даже эффектно, с возвышений, а есть наш брат стихотворец. Ведь поэта лучше всего определить как «лицо, пишущее стихи, но не старше тридцати семи лет». Вот и вопрос: а сколько Вам лет? Так что как узнать: стих — не стих? Всё есть стих и всё же не всё. На сем встаю.»

Поэт, художник. Был близок к кругу К. Кузьминского и В. Крейденкова. Посещал кружок Б. Понизовского и салон братьев Ивановых. В литературе последователь традиции русских футуристов и обэриутов. Печатался в неофициальных и эмигрантских изданиях «Часы», «Митин журнал», «Обводный канал», «Стебок», в сборниках «Живое зеркало», «Лепта», в антологиях «Острова» и «У Голубой Лагуны».


— Я воспринимаю поэзию исключительно сердцем. Если стихотворение вызывает у меня сердечное движение, значит для меня в нём — подлинная поэзия.

— В какой степени сердечное движение есть явление объективное?

— Оно, конечно, субъективно, т. к. возникает в каждом конкретном сердце, ни спрашивая никого, но вместе с тем — объективно. Если другой человек обладает даром восприятия стихов, у него должно возникнуть сердечное движение в том же месте текста, что и у меня. Это так же объективно, как восприятие цвета.







Поэт, эссеист. Входил в круг поэтов Малой Садовой. Особенно важным для себя считает знакомство с Л. Аронзоном и В. Эрлем. Участвовал в альманахе «Fioretti». Публиковался в сборнике «Гумилевские чтения», в антологиях «Острова», «У Голубой Лагуны». Написал мемуары о поэтах Малой Садовой.


«Поэзия для меня — это глубокий колодец, в который бросают зажжённую спичку. Помните у Превера: три спички, зажжённые в темноте

— первая — для того, чтобы увидеть твои глаза,
— вторая — для того, чтобы увидеть твои губы,
— третья — для того, чтобы увидеть твое лицо.

Для меня — это всегда был монолог, обращенный куда-то к высшим сферам. Но это не то же самое, что молитва. Молитва — есть нечто каноническое, установленное раз и навсегда, и какие бы тайны за ней не стояли, сам словесный строй молитвы никогда не меняется. Иное дело стихотворение — это свободное словесное творчество, ничем не стесняемый монолог, хотя и с тем же адресатом. Конечно, я не могу говорить о поэзии вне моего пути в ней, который был связан со второй культурой, а ещё точнее с Малой Садовой. Помню, что в отрочестве моей мечтой было напечататься в журнале «Юность» и, конечно, если бы не встреча с Эрлем и с другими поэтами Малой Садовой, кто знает, чем бы это кончилось. Мне вспоминаются слова Бориса Иванова о второй культуре: «Если считать, что советская власть была не легитимна, то никакой второй культуры не было. Вторая культура — это культура первая». И Малая Садовая — это был реальный мир в мире придуманном, изобретённом. Вспомните, как мы проходили мимо Гостиного двора, где висели портреты вождей, и сворачивали на тихую Малую Садовую, и после этого помпезного ада вдруг оказывались в мире простой человеческой реальности. Мы не были диссидентами. Мы не были политической фрондой. Просто мы жили своей жизнью. Как известно, жизнь под прессингом часто бывает самой плодотворной. Во всяком случае, виднее, где враг. Так что мой взгляд на то, что такое поэзия, напрямую связан с этими обстоятельствами моей жизни и жизни окружающих меня поэтов. Ещё раз. Поэзия для меня — это монолог, обращенный к высшим силам без надежды на ответ: «Господи, посмотри на меня!» Что касается объективности поэтического впечатления, об этом мне трудно судить. Все-таки оно в большой степени субъективно. Пушкин — скорее исключение, чем правило. Гениев подобного масштаба Россия никогда больше не знала. Пушкин ÿ явление уникальное. Для очень многих людей разных поколений и разных слоёв общества Пушкин — что-то своё и родное, каковым он является и для меня. Пушкинский гений — несомненно, явление объективное, но, повторяю, это — исключение.







Театральный режиссёр. Окончил Ленинградский Театральный институт (отделение режиссуры, класс проф. Г. Товстоногова). Основал студию «Театр радуги», затем театр «Глобус». Создал «5-ю театральную студию» при «Клубе–81», из которой возник государственный Театр реального искусства. Среди постановок театра — спектакли «Три фотографии из жизни Монахова» по А. Битову, «Подруга скорбящих» по повести Н. Уэста, «Придверие» по пьесе А. Попова. Печатался в журнале «Часы» под псевдонимом А. Булатов. В его студии и театре работали многие люди, испытавшие на себе его влияние и впоследствии ставшие известными, например, пианист и композитор Сергей Курёхин.


— Истинная поэзия — это некий канал, соединяющий нас с высшими сферами.

— А более конкретно? Я поставлю вопрос иначе. Вот перед тобой незнакомое стихотворение. Как ты определяешь для себя, присутствует в нем поэзия или нет?

— Вот передо мной незнакомое стихотворение. Я его читаю, и должна возникнуть просодия — первый признак наличия в тексте поэзии.

— Что ты под этим понимаешь?

— Сам фонетический строй текста, т. е. чередование гласных и согласных в истинном стихотворении — таков, что он рождает некую энергию, как бы тягу, которая куда-то меня влечёт. Если попробовать прочесть такой текст, то сразу заметишь, что даже голос у тебя изменится, станет сильнее и глубже. Для меня это самый первый и главный признак наличия в стихотворном тексте поэзии.

Поэт, прозаик, критик. В Ленинград приехал из Винницы. Окончил театроведческий факультет Театрального института в Ленинграде. Был заведующим литературной частью Смоленского театра и ленинградского театра «Три». Публиковал стихи, прозу и критику в журналах «Часы» и «Митин журнал». Лауреат премии Андрея Белого (1978), текстовик рок-группы «Большой железный колокол». Один из учредителей «Клуба–81»,один из организаторов творческой лаборатории «Поэтическая функция», научных конференций «Новые языки в искусстве» и международной летней школы «Язык — сознание — общество». Публиковался в изданиях «Аполлон-77», «Мулета», «Верлибр», «Индекс», в антологиях «Острова», «У Голубой Лагуны» и др.


— Мне кажется, что поэтическое впечатление — есть нечто абсолютно субъективное. Если в тексте есть то, что соответствует моему личному ощущению поэзии, я говорю, что поэзия в этом тексте есть.

— Однако трудно отрицать определенную объективность поэтического впечатления. Ведь если показать людям с настоящим вкусом пушкинские тексты в ряду текстов, скажем, его современников, они смогут отличить пушкинские, ну и так далее. Таких примеров много. Нам с тобой нравились когда-то одни и те же латинские изречения.

— Трудно сказать всё-таки, какова эта объективность. Вряд ли, например, экспертам из круга Жуковского понравился бы Хлебников. Впрочем, я так скажу про себя: Во мне должна произойти «катастрофа», когда я читаю текст — тогда для меня в нём присутствует поэзия. Всё другое — нет, это — не поэзия.

Прозаик. Работал художником-декоратором в театре им. Ленсовета и на Ленфильме, затем занимался книжной графикой. С 1987 года — оператор газовой котельной.
Был близок к кругу ВЕРПЫ, соавтор некоторых песен Волохонского и Хвостенко. Публиковался в изданиях «Часы», «Обводный канал», в сборнике «Лепрозорий–23», в журнале «Грани» и др. Лауреат премии Андрея Белого (1980).


«В каждом тексте, и поэтическом и прозаическом, присутствует ритм. Это не обязательно явный ритм, происходящий от определенного чередования слогов, строк или ударений. Существует ритм затаенный, смысловой, интонационный и т. д. Такой ритм способно уловить не всякое ухо, а только искушенное. Быть может — это врождённая способность, быть может, воспитанная. Но, так или иначе, я уверен, что этот ритм присутствует во всяком тексте. Так вот, если этот фактор начинает превалировать над всем остальным, если его участие в художественном впечатлении от текста превосходит определенную меру, этот текст становится поэзией».

Филолог. Окончила филологический факультет ЛГУ. По окончании работала в университете на кафедре русского языка. Доктор филологических наук, преподает историю русского языка. Автор многочисленных статей, в том числе о языке современных поэтов. Публиковалась и в России и за рубежом (стихи). Самые известные книги на эту тему: «Современная русская поэзия в контексте истории языка» (2000 г.) и две книги о Цветаевой. Ведёт семинар «Язык современной поэзии».


Высказывание «он не понимает стихов» неверно по существу. Никому не приходит в голову, что он не понимает жары, холода, радости, боли, танца, запаха, а не чувствовать это вполне возможно. И стихи тоже действуют на тех, кто их чувствует. Каждый человек хочет что-то сказать. Это не всегда удается, главным образом, потому, что другие люди тоже хотят говорить, а не слушать. Тогда приходится искать самые необходимые, самые точные и выразительные слова — если не для других, то для себя. И если такие слова находятся, они притягиваются друг к другу — по созвучию, по сходству или по контрасту образа, который стоит за словом. Притяжением слов порождаются новые чувства, образы, мысли, и получаются стихи, которые говорят больше, чем хотел сказать автор. Бродский совершенно прав в том, что стихи ускоряют сознание, но темпы этого ускорения у разных людей не совпадают. Соблазн сочинения стихов разрушает человеческие связи: поэт уже не к людям обращается и не о себе говорит. Каждый человек имеет право на духовную жизнь — независимо от своих вкусов, возраста, образованности, характера и ума. Поэтому нужны стихи разного уровня, даже те, которые могут считаться плохими в среде искушенных поэтов и читателей. Кому-то нужен пафос, кому-то антипафос, кому-то скучны точные рифмы, кого-то раздражают неточные. Даже банальности и клише — неизбежная и необходимая стадия в развитии сознания и освоении языка. Чувствующий человек растёт, и вкусы его меняются. У каждой личности, каждого возраста и состояния души — своя правда. Разумеется, восприятие стихов субъективно, и самые несправедливые к поэтам люди — поэты, настроенные на другую волну. Об их несправедливости говорит любимое ими ругательство «графоман». Без мании сочинения стихов и поэта быть не может. К тому же поэты ревнивы. Не столько к признанию, сколько к удачному слову, сказанному не ими. Потому что неравнодушны. Один из первых критериев оценки — милое детское слово «складно». Но потом этого оказывается мало, хочется, чтобы было интересно, а интересно то, что удивляет. Оно не может быть привычным, не обязательно должно быть складным и правильным, многие поэтические удачи учителя подчеркнули бы красными чернилами как ошибки словоупотребления. Скучнее всего становится банальность, обычно находящая оправдание в том, что и правда мороз крепчает, а облака похожи на овец. Фонд банальностей пополняется со стремительной скоростью: сейчас у множества поэтов все на свете сравнивается с буквами, знаками препинания. Но ведь любую банальность можно поместить в такой контекст, что она очень даже взволнует и перестанет быть банальностью, обнаружив совсем другие качества — глубину высказывания, силу, остроту и неизвестно что ещё. То, что удивит, не может быть заранее известным. Для меня главный критерий оценки стихов — всё-таки талант, явленный в тексте, а не установка на традицию или эксперимент, не степень знаменитости автора, не странности его характера, не экстравагантность поведения, не судьба. Да, конечно, благополучие жизненных обстоятельств появлению стихов препятствует, но не надо принимать внешнее благополучие за внутреннее. Поэт свою беду всегда найдёт, и она его найдёт. Социальная маргинальность сама по себе тоже не знак качества поэта и не охранная грамота. Талант загадочен, его ничем не измерить. Почувствовать его можно только по действию стихов на сознание. По радости и боли, которую даёт текст, по тому, что какие-то строчки хочется повторять себе, читать друзьям, ускорять шаг или впадать в оцепенение, смеяться или плакать. По тому, что они заманивают в то пространство, в котором появляются собственные стихи. Стихи — это то, что никак нельзя сказать иначе, поэт — тот, кому не все равно, как сказать, а чувствует стихи тот, кому не все равно, как сказано. Не хочется думать о шарлатанах, имитаторах, изобретателях и, тем более, воспроизводителях «жестов». Они, конечно, есть. Более того, таковыми быть модно и соблазнительно для тех, кто хотел бы считаться поэтом, но лишен словесного таланта. Заранее доверяя всем, обманываться случается, это досадно и даже унизительно. Но ведь очень легко обмануться, приняв за шарлатана гениального экспериментатора, чьи тексты находятся за пределами твоего восприятия. Кстати, не так уж редко бывает, что и настоящие поэты притворяются шарлатанами — актерство, мистификация в искусстве дело привычное. Но и себе самому надо доверять, нечестно хвалить то, что модно (теперь говорят «актуально» – даже про губную помаду), но тебе не нравится. А как сказать автору, что его стихи не нравятся? Есть формулы, например, «тема хорошая» (попробуем представить себе, что балет хвалят за тему), «стихи иии-скренние». Естественно, имеется в виду, что одной искренности мало. Но ведь от такой иронии возникает представление, что стихи и не должны быть искренними. А одного мастерства достаточно? Не обман ли и оно? Не обман ли и «новая искренность» — то есть имитация простодушно неумелых текстов? Как-то она напоминает восстановление девственности. Впрочем, искусство примитива тоже имеет право на жизнь, но тут опасен соблазн легкого подражания, как раз исключающего какую-либо искренность. Любопытно, что выражение «новая искренность» подобно выражению «новые русские». В обоих случаях «новое» — и правда, новое, но какое-то ущербное от собственной престижности. Конечно, всякая обнаженность чувства уязвима. Поэтому в стихах нашего времени столько ерничества и холодной созерцательности, поэтому так мучительно преодолевается запрет на прямое лирическое высказывание. Но самое уязвимое в поэзии — то, что она, в отличие от живописи и музыки, говорит словами (и о словах), которые, может быть, и кажутся понятными, но все равно обозначают совсем не то, что предписано словарями. А что в стихах должно быть, чего не должно быть, можно ли говорить о том, что поэтов не единицы, а тысячи, кто из поэтов первый, второй или семнадцатый — вопросы волнующие, но бессмысленные.

Прозаик, соредактор журнала «Часы». В 1960 году был принят в ЛИТО при издательстве «Советский писатель». В начале 1970-х годов вместе с К. и М. Ивановыми выпускал самиздатскую газету «Zusammen» («Вместе»), где публиковал свою прозу. В 1975 году один из составителей поэтического сборника «Лепта». С 1976 по 1990 годы редактор литературно-художественного альманаха (позже журнала) «Часы». Один из организаторов «Клуба–81», член его правления, с 1984 года –председатель. Лауреат премии Андрея Белого (1983). Печатался в изданиях «Сумма», «Индекс», «Топка». Написал на тему «Что такое поэзия» целую статью, но кратко сказал следующее:


«Я думаю, что у всех людей без исключения есть свой собственный опыт эстетических переживаний. Этот опыт складывался как результат созерцания природы, любовных переживаний, впечатлений от произведений искусства и т. д. Если человек в предлагаемом ему стихотворении видит отклики собственному опыту, он принимает стихотворение как своё и находит в нём поэзию. Причём механизм этот срабатывает так. Вы ведь запоминаете не всё стихотворение, а, как, правило, несколько строк или строф, созвучных вашему эстетическому опыту. Тем не менее, вы принимаете всё стихотворение, а то и всё, что пишет этот поэт, в разряд нравящихся вам стихов».

Поэт, прозаик, эссеист. В начале 70-х посещала ЛИТО под руководством Г. Семенова. Из поэтов общалась с Н. Беляком, В. Кривулиным, Е. Шварц, Т. Царьковой, П. Чейгиным, В. Топоровым и др. Публиковалась в журналах «Часы», «Обводный канал», «Диалог», «Митин журнал», «Топка», «ДиМ», в сборнике «Лепта», в антологии «Острова», в журналах «Континент», «Грани» и др. В 1990 г. эмигрировала в Израиль. Стихи переводились на шведский, сербский, английский, иврит.


— Поэзия — реальное, действенное явление в духовной сфере, поэт создаёт свою картину мира, в известном смысле выстраивает свою систему мироздания. Она демократична — чтение стихов доступно любому читателю, и если они находят отклик в его душе, это один из признаков поэзии. Поэзия может быть гражданственной, элегической, одической, любовной лирикой, но главное ее свойство то, что критик В. Портнов назвал «лирической подлинностью». Этому нельзя научиться, да и чётких критериев нет: ни усложнённая образная система, ни пафос, ни напор, ни новая, подчас шокирующая тематика не помогают имитатору, лишенному «божественного дара». Божественного потому, что просто «сочинять стихи» — странное занятие, поэзия не то, что мы придумываем, а то, что «говорится» через нас. Хрестоматийный пример: запись А. Блока во время создания поэмы «Двенадцать»: «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг... Сегодня я — гений». Особое состояние, в котором возникают стихи, думаю, знакомо многим.

— Перед тобой незнакомое стихотворение. Как ты определяешь для себя, присутствует в нем поэзия или нет.

— Определить» трудно, поскольку нет шкалы определений. Новизна? Но замечательное «Гори, гори, моя звезда...» изобилует литературными «штампами», однако это поэзия. Метафорическая яркость? Но один из шедевров русской лирики — стихотворение Тютчева «О, как на склоне наших лет...» — в этом смысле простые стихи (так же, как и лермонтовское «Наедине с тобою, брат...»), и это «прямоговорение» — великие стихи. Так же, как метафорически насыщенные, «сложные» стихи Мандельштама. Дыхание, музыку, энергию подлинной поэзии невозможно имитировать, как невозможно разгадать чудо. Присутствие поэзии в том или ином стихотворении можно не «определить», но почувствовать и узнать. И наконец — поэт волен в своём творчестве. Он может свидетельствовать о безобразии, гниении, распаде жизни и тем самым усугублять их, поскольку энергия поэтического слова действенна. Или не разрушать, а смыкать «небесный свод» силой любви, сочувствия и духовной причастности к миру.