|
на середине мира алфавит станция новое столетие москва СПб вести ВАЛЕРИЙ ДЁМИНЧЁРНЫЕ ДЫРЫ. ИЗ ГЛУБИНЫ
л и р и ч е с к а я п о э м а I Луна в окне — жемчужина в раю, Слепой комочек свёрнутого эха, Осадок сладкоголосый, веха Плывущим в вечный край. И на краю, Где жизнь, как горло у лягушки, бьётся С самоуверенностью замкнутого круга, Как в зеркала, все смотрятся друг в друга, Но им узнать себя не удаётся. II Воздушная яма. Мягкий знак чьей-то свежей могилы. Через ухо игольное прошел человек. Его не удержать вовек Ни лону, ни судьбе в соитии светила, Морозом схваченной испарины небес. Луна - вот пот жемчужный, чуждый любых завес, В раковине черепа свернулся, Как молоко, от топота божеств. Очнулся танцующий под сводом мирозданья Толпящийся огонь сознанья. III Как ласков кипяток с утра, Как славит равновесие вода! И мы плывем - без речи и шагов К варягам по реке без берегов. И, как в колодец падает бадья, Утонет в небесах ладья. Заросшая в небе дыра — Как колокол, растёт гора, Звучит, как голос родника, Что в черепе течёт в века. Но в ближнем бое дня, в блаженстве жил, В течении светил я голову сложил. IV Сверху похороны — лихорадка Морзе. Язык Бога. Точки, тире. Слишком поздно думать о пользе — Шапка горит на воре. Зырит ворон на гроб — точки тащат тире, Бормочут «прости» Солнечной вышнего мира дыре, Затмению яичного желтка, Желающего течь в века... В результате долгих бед, идущих вслед, Родства с собой не сложится пока. V Я в невесомости плыву Сырым яйцом без скорлупы, В силе тяжести нет мне приюта. Но и в жарком тулупе толпы — Только сны наяву И над ними подобьем салюта Брожение божеств, полёт ума, где ум — стрела, Познает пустоту, куда бы ни легла. VI Я не был ранен, я ушёл — на своих двоих В тот мир, что выше головы, где нет перекладных. Иду, безудержный, туда, и нескончаем сон, Что сонмы лет текут со мной и смерть вместо икон. И нет меня на кладбищах, нет среди живых — Я над могилами ушёл подальше от родных. Я в сердце, доме без дверей, я скручен в винт. Я света лабиринт, змея, слепящий бинт... VII Я ледникам, скользящим, как улитки, Сочувствую — они обречены Ползти, они обручены Змеиному земному тяготенью. Так люди вызубрены и сплетены, И подневольны хоровому пению. И кажется, что ты уже повержен — Но панцирь внутрь убрав, ты обретаешь стержень. VIII Что быстрее — пуля или жизнь? Не будь похож на кожаный мешок для масла, На камень, спящий в глубине ручья, — Нет смысла всех касаться безучастно. Чтоб кровь в молоко обратить, Нужно её родить и пролить. Наши лица не боги так обожгли, Мы сами до ручки дошли. IX Шум волн, пенье пен — Прислушайся к их шевеленью, К лучам, иероглифам вен, Устройству их, произволенью. Кипенье извилин, наш мозг Утоплен в этом волнении Живых виноградовых лоз, Всё отдано кровотеченью. Соль мира кроется в нём, Мы скроены вечным влеченьем. И Млечный путь превращения в кровь с молоком, Целые вновь от рожденья, пройдём целиком. X Словно под Фукусимой облучённые куколки, недоучки, Выцвели мы до рождения в сутолке, в прахе, в текучке. Сожжены зёрна будущих лет. Адское озарение Стёрло священные рощи. Их нет. Бесплодно предопределенье. В симпатическом мире мы явились, как Слово — над нами. Нагревались, чернея, змеились, как шрифт, становились словами. Ослепла соль мира от солнца внутри, Смотрит, а мир, в котором она — тьма. Черта черту в каждой букве — зрит, Но зрак её — мрак. От ума. Бог есть огнь поядающий. Светит, уничтожая всё. Тьму вещества растопляя, позволяя видеть, куда нас несёт. В келье хрупкой, склеенной, как сувенир, Что ты отдашь огню из мира, чтобы увидеть мир? XI Как бриллиантовая пыль в чашке халифа, Свет ослепляет, тьма обостряет взор. Симург взлетает на вершину счастья, Откуда видно всё — Его не свяжет тяжесть власти и жизни узор. Земля лишь формула сырая Для колыбелей и могил. Некогда, по мере сил, Я её в себе носил. Теперь я землю растворяю. Земля уходит из-под ног, уступая воде. Вода нас всех соединяет везде. XII У Бога много верблюдов в миру Идут в игольную дыру. Горбатых могила исправит, В вечном хоре поставит, Даже если могила в воде. Это принято думать, что давит Только земля. Но давит всё и везде. Жить - значит давить или опорой быть. Если земля ушла из-под ног, быть беде — Тебя подводит к могиле привычка Искать опору везде. XIII В моей душе нет силы тяжести. Она болтается в мирах, Как пламя, — пока не свяжется От тени к тени, сжирая порох в прах. Мы черепахи — в наших черепах, Всемирной ночи тёмное движенье. Не сбиться с круга в жерновах И вне себя не отыскать спасенье. Тяга к тени. Тяготенье. И тихий ангел пролетел, Не дрогнув ни единой веткой. Кто ведает значение утрат? И можно, говорят, спуститься в ад За обронённою салфеткой. (продолжение следует…) Майяджала. Сеть мира Сеть мира не слышит, но ловит тебя... Ты пойман Сетью, поскольку сам — её часть, ячейка. Ты создан как часть, подобная Целому, Поэтому ты — Сеть для себя. Узлы Её и узы — одно... Позволь расплестись им — Отложи свою волю, Ничто из этих узлов не являлось тобой. Хотя ты и связан со всеми, Оставь эту магию взаимных движений Царей и черни, Луны и Солнца. Они растворятся в Едином, Непостижимом для них, пока они живы. Оно проглотит их, не поперхнувшись, Мягко, поскольку Безмерно. Жизнь в Едином не имеет препятствий, а значит и сопротивленья. Это и есть то небо, в котором движенье свободно. А все, кто удержан от освобождения страхом, Друг для друга станут единой толпой, Профанным единством — взамен испугавшей их Бездны. Это их способ выжить, стозевный и лаяй. *Майяджала — «сеть иллюзии», «магическая сеть». Название корпуса древнейших для нашего исторического периода буддийских высших тантр. Репетиция освобожденья один актёр репетировал мебель дошёл до царского трона и больше решил не рождаться другой актёр репетировал деньги плодил их, как семя, но вовремя стал одиноким а третий актёр репетировал чудо достиг всемогущества в исполнении роли и лишился ума театр одиноких теней обретает надежду когда на мир опускается тьма освобожденья Познание пустоты Когда лезвия станут неуловимы, как воздух, Поймёшь, как глубоко разъято небо во владеньях святых! Глупые люди хотят залатать проплешину солнца, Но небесная ткань стала слишком слаба и обнажает основу — Слепые зовут её пустотой, она — неразрушима. Она свободна от людского цеплянья, На ней никогда не будет отпечатков их пальцев. Нерукотворные дакини летят, как пух, в пустоте И сводят с ума окончательно тех, Кто созерцает яды как мудрость. От неё рождается меч различения, Что рассекает небо, незримый, как воздух. Он разделяет одним движением воду и молоко И убивает любого, кто погружён в слепоту от рождения. Он делает полным всё, лишая всё недостатков. Это война. Это глубокая глотка материи матрикс, Преображённая, будто дворец, где последние формы Нас провожают вдаль, к источнику, к точке. Мы затворяемся в черноте преддостиженья, Мы растворяемся, как сахар в воде, в вечном движении. Яснослышанье Оторванные от земли, проглоченные небом, Ни ястреб бреющий, ни ласточки, стригущие на слух, Сороки — звук ножниц вхолостую, Сова в ночи звучит Эребом, Но лишь одно из двух — Иль ангел в черепе толчёт впустую, Иль демон, от рожденья глух. И я не знаю, кто звучит под сводом, Чьё эхо на дух не определить... Чему служу я волноводом, Кому я должен свет пролить? И, обездвижена, округа оробела, Как будто бы сложилось молоко, Створоженное небом белым И с высоты упавшее легко. После явленья Господа я опустел. Раскачиваю колокол небес во тьме их тел. Как колыбель. Родился голос. Слышу. Как будто в храме разобрали лес, И верным оказался лишь отвес. Хор мира слушаю в провинции глухой... Покой. Басов глубоких замкнутые рты — от простоты. Я — кривизна прямых путей, я спица В околесице границ. Ресница Всевидящего ока. В вихре колеса Мы — оборотни, мы — голоса. Я птица-небылица. Рыбы Я позабыл, кто я таков. Сомкнулись воды. Прошлое молчит. Я глубиной охваченный Иов, Движение, обратное тяжёлым родам. Бессонный, я многоочит. В паденьи тень теряет тяжесть И в глубине теряется сама. Как веник на лучины распустив, Венец лучи не свяжет, И в глубине ума их не объяла тьма. Но плоть ума темна, Как долгая дорога На родину у лососёвых рыб. Они плывут, как слово в Боге — Против течения меж губ и глыб. Имболк По синему снегу несутся олени, Не разбирая света и тени, В небесной чаше пляшут Их солнечные сплетенья И междометья селений. Блаженство вспенивает ум мудрецов, В черепе шум, как на тризне отцов, Гудит горизонта бубен, Сердце колотит, сияет лицо Зияет мёртвого мира кольцо. Вход Господень в Иерусалим Вошедший в город привёл его в волненье. Они ещё не знали, что он — меч, И радовались, как могли, его движенью К смерти, к их неверью, Чтоб вознесеньем Сбросить эту тяжесть с плеч... По пальмовым листам осёл бухарский, Несмысленный, шагал по-царски. Освобождение Я думаю, наш мир подобен шуму Небесных колесниц. Мы их не видим, но оглушены. Мы в этом шуме затворены, Подобно ободу, сиянью спиц. Есть некий брод меж буквою и звуком, Он гибелен для множества существ — Тьма слов, в ней бездна муки Жиреет, нагуливает вес. Тень — не родня фигуре, силуэту И уж, тем более, — не ровня свету. Так наша связь с источником своим Нужна от силы двоим-троим. Когда освою Божий день я Как инструмент для музыки небес, Тогда настанет день освобожденья, И все поймут, что я воскрес. |