|
на середине мира алфавит станция новое столетие москва СПб Александр Петрушкин
Молитва столяра.: поэма Стихи последних двух месяцев (2008 г.) Маргинальный джихад Колумб АЛЕКСАНДР ПЕТРУШКИНКОЛУМБКОЛУМБ уходит суд как мёртвый в море ещё живущий через край заглядывает в эти хоры в неогранённый днями рай уходит суд как тьма в больнице когда случайный ангел снясь вдруг забирает наши лица оставив кожи их и грязь уходит суд как мало время стальной подковою разбив тарелку божию на рыбе и в шар фарфор соединив а рыбе с тьмою одиноко она идёт за шаром вслед и провожает одиноким как выстрел поплавка след в след идёт по крику горло ищет и отрывает лист колумб уходит прочь и нищий нищим навечно оставляет круг лишь аутист или подросток на жёрдочке своей стоит и рыбу на свисток свой ловит чтоб снова свет соединить 2011 ТЕЛЕГА так ехал на телеге я телегу настрочив сперва и настрогав на два листа произнося что износил я из последних (как бы сил) не говорил чир говорил: так ехал на телеге я передо мною два быка играли в (как бы) дурака за мной приглядывая строго струилась медленно дорога — моя (балканская) звезда и кто-то медленно полого черкал на секе снигиря и стаскивая сапоги — мне говорил замри-умри и выгляни из-за полога тебе осталось так немного — с тобой обнимется земля и кто как мёд (ленно) из лога чирикал на щеке у бога наверное его зола (со мною) ехала в телеге (моей же) темноте поверив в колёса спрятавшись рекла: пока мир пропадал в дороге не обернувшись на пороге телегою насквозь скрипя воняя как телега я скрепил себя с невнятной речью попутчиков вся речь — сверчка так ехал по телеге я чирикая молчанье свечка всё догорала до утра и полоскала берег чумный моя (балканская) звезда (ты помнишь смерть казалась чудной здесь за игрою в дурака?) 2011 * * * ну вот и сорок дней (читаешь: лет) оса влетает в сад и с богом мальчик всё говорит (считаешь много бед, прошедших мимо? — Отсчитай иначе) в таком заливе — русским заливать ты всё соврёшь и перепишешь внове и на плечо (чо сядет там? — оса?) тату нарежешь — ощутив мир голым ты всё соврёшь — такой посмертный дар что вечность существует лишь однажды ты входишь в гроб челябинский как в лифт и морщишься от этой смерти-лажи смерть — это лажа (повтори Орфей) так падал камень и завис в четвёртой полёта доле и своих корней вошедший в сад конечно же не помнит не помнит став осой в своём саду он видит как его несут во рту его же дети (если я солгу то в этом ты молчанием поможешь) ну вот и сорок — насекомым я налью с малиной чай на стол поставлю чтоб сын осу в руке отца держал и говорил что я не помню даже договорив свою смешную смерть оса влетает в сад и боль запомнив раздавлено лежит в руках детей и понимает не бывает больно 2011 ГОЛОС И вот вам — птичий, одноногий, вагоном едущий. Он съест у проводницы ржавый воздух, из горла выскочит в подъезд. Он — маленький, себе невидный, его я грею в рукаве. Наполовину (в нос) негордый он делит спиртом нас на две ноздри своих. Мой бедный голос, мой брат, картавый инвалид, доносит до подъезда тело, в котором нет уже обид. Обезображенный ногами утихомирившись в снегу он знает, что скончалось это и что я больше не приду поколотить его ногами обнять как падлу, как родню. Он воет на луну (собака) и плачет про меня войну. 2011 В НИКУДАНЬ в никудань кормить голубей кормить то рукой то из рук всё равно болит всё одно в рванье в записном вранье поезда в харбин не летают не … проснёшься вокруг проливной свердловск поливная речь и предметна смерть я пытался но не сюда поспел на обратке дым в никуда отмерь в никудань ходи эту жизнь корми то с одной груди то собой из рук суки-тополя ходят за окном приготовят плач под плотинки дном в никудань летят восемь их хачат приходи в харбин из предметных ран и дырявых рук говори язык чайнатаун спит значит отпусти в никудань его — чувствует крыло корни в яблонях и на смерть пришит он корнями здесь и столбом горит всё что сказано прощено 2011 ГОЛУБЯТНЯ Андрею Санникову
насколь прекрасна голубятня и требуха и эта поросль несущая нас на руках пока живот со смертью порознь пока прекрасно смертны мы ухватывай снаружи тела как эта поросль нас во тьмы несёт заложено и спело так рас-спешит в округе жизнь в кружок закрытых светом скважин пока там жарят голубей парных как молоко и свет все дольше из замочных скважин пока природа голубят накормит миром до ответа и губы вытерев взлетят и в скважину пройдут с рассветом оставив голубятню нам где смерти их до самой крыши чтобы несла нас на руках пока живот как смертный дышит 2011 МОРОШКА я буду стоять в середине пока ты горишь идёшь как морошка и иней как цианид теперь подбирается к горлу как баба яга конечно не спросишь а надо ответить ага а надо стоять в середине в последнем ряду как мартовский иней как спирт незамёрзший во рту вращается кровь и какой ни будь вальтер не скот я буду стоять в середине двойной оборот проделает боже качается угол и мало теперь нам места уместен лишь хлев у голодных речей идёшь ты по кругу пока истончается дух и времени больше но меньше чем надо на двух разорванный голос маячит и между стоит баранская участь стоять в середине горит идёт там наверное смерть потолкай её в бок и в пальцах от воздуха сжатого связками сок идущий по кругу окраине местных цикут и чуешь что где-то тебя понимает якут тунгус из степи подмигнёт растворится как дверь и я прошагну потому что не надо теперь доверчивых дев или вен так охочих до игл я буду стоять в пустоте пока учится бог говорить и ходит по кругу меж времени тонкой рукой глаза закрывая морошке раздавленной твёрдой рекой рекущий ребёнок ревущий как некогда я я буду стоять в середине пока он проходит меня в тунгуску смотря как в замочную скважину и весь воздух вдыхая за немощь мою выпивая язык 2011 МОИ ПОХОРОНЫ (песенка) Наташе
о чем пропела песенку ты богу очёртичо напишешь мне в подмогу напишешь сдуру старосте письмо в деревне всё как прежде в молоко и свысока на нас взирают боги остановившись в небе у дороги стрекочущие два аэроплана сканируют всю местность — этот сканер остановить поможет чёртичо но как легко ты пела как легко шагала по букварному пологу спуская слово как колени к богу и обезножена летела а не шла хранила коготками комара сканируя за помощь этой почвы о песенка о женщина моя о торфяное чудо для огня о песенка ты чёрти чо и как же тебя когда никто уже не скажет не пропоёт ты будешь без меня 2011 * * * Алексею Миронову
ни мёртвый ни чужой ни-ни ни-ни сбегающий за дозою колбасной припоминай как привели огни в аскезу в этот ящик безопасный как в длинный снег продавленный трамваем ни мёртвый ни чужой ни разговорный приговорил идти на этот красный из горла только выдохом скоромным переходя здесь за неделю землю пересыпая с каждою открытой такое горе что Федоре страшно такое счастье что по швам корыто ни мёртвый а скорей сорокалетний стоишь в своём [пока живой] Тагиле и слышишь этот снег тупой отвёрткой заверчивает смерть что мы забыли ГРАЧ Поехали в грачиный этот рай, где белый свет и босиком трехпало проходит глас насквозь тебя, насквозь физический раствор — где, как упало — так и лежит [что спрашивать в ответ?] рассыпанный на тени, черный снег — он кажется, крошится у запала… Мне западло, мне — в птичий этот лай где повестись на каждого базары и грач больной ведёт [как поводырь] меня и голос, где мясная тара меня ещё выносит — ехать, стыд — весь этот долгий, в прицепном у стаи где чёрный свет нас долюбил, распил, разлил в свои граненые стаканы. Поехали, гранёный мой стакан, позвякивая ложкою утробной, трёхпало трогая грачиный доязык и, проживая физраствор по пробной уже двадцатый раз кажись. Кажись! Такая жесть, что, проживая голос, его ты, как покойника, везёшь — прилюдно, по срамному, в одиночку. Поехали в грачиный этот рык, В сад полосатый, в костяную почку, Которую снежок проборонил Чтобы остались пустота и голос. 2011 * * * Не страшась приключиться вторично, мы покажемся в этом лесу хромосомном, от нас не отличном — с чёрной дырочкой в каждом глазу. Кто щебечет про нас, кроме этих — неудобных на двух языках? Чьи пернатые руки в умерших ищут слово для нас, кукушат? С лошадиного света наскоком кто бежит здесь по нам босиком, раздавая, как милость, по крохам вслед за ним прилетающий дом? Из-под клюва сирени мальками он идёт и четыре гвоздя то ли крыльями, то ли руками открывают у страха глаза. 2011 ЖАЖДА Как будто расступается вода — напоминая нам о тёмной жажде, надёжнейши упрятанной сюда, в её нутро, которое бумажно распахано и вычерпнуто в дым, чтоб некий мальчик подымал завесу, держа в руке надёжный свой сим-сим — Да что вода? — он отступает к лесу, как будто отступается река — Бог отодвинет небо перед нами, и будет наблюдать издалека, как бабочка играет с синяками. в сомнение о том, что он сюда склоняется, на корточки садится, живёт как мы, что жажда так сильна, что водопой приходит с рук напиться. 2011 МЕЛЬХИСАДЕК И вот, пока жена в отъезде теряет чёткие черты, поговорим в зачёте смерти. Поговори и покори ещё одну как десятину. Мельхисадек вошёл во ад, приобретение утратив, как некогда порядок сад. И вот пока нас этот гложет неагрессивный кислород садись со мной до самой смерти. Смотри рот в рот. И золотою паутиной по паузам ползёт паук На древесине невидимый он ножкой отбивает — стук Забитого гвоздя, где снежный лежит ещё её покров Пока жена его в отъезде мы чутко сохраняем кровь. Она то брызжет, то стекает у ангелов среди бровей Мой собеседник что-то знает — и Бог за ней. Четырехостное сердечко её смешно и бьется в такт Пока нас вынимает иней из тёплого хитина трат. Какое слабое несчастье смотреть с земли, как слон летит, Ребёнок комнату ломает и темнота вокруг молчит. Мельхисадек по аду бродит и ад напоминает сад Отполированный до лака. И белый град От нас скрывает его голос, как полость или басмачи В Таджикистане — в полный голос — летят грачи И гвоздь любви, забитый в небо, в повздошье спелых пауков, Пока жена моя в отъезде разбитая на сто кусков, Проводит опыты потери над нами свысока урод — Мельхисадек ползёт до смерти, сопротивляясь ей рот в рот. 2011 ИДИОТ вот брошен я в свою страну наброшены собаки — стай спастись удастся никому в солёной горсти в горекрай вот сброшенный смотрю на свет куда которым я лечу и чунями по мне вослед идёт которому врачу он синеглазый идиот идёт и видит полный враг собачий тает лай в ответ и заполняет свет овраг за эту дряхлую страну ответь мой местный идиот искусственно дыханье здесь и снег летит поручно в рот закладывай мои слова сердечным средством под язык я здесь по левому неправ страна фартовая Кирдык полуслепой февральских смех переходящий по рукам подмышкам пёстам я привык к молениям — я по словам замыслил от тебя побег мой чёрно-светлый идиот — свинцовый воздух изнутри дыхания меня сотрёт и будет утро день второй или четверг повздошный час собака дышит в вену мне припоминая детский страх собака дышит за щенят вот спрошен я в свою страну и чунями скрипит их вгляд и идиота не помнут щенята слизывают кровь свою с чужих по край ногтей и снег летит на ЖБИ со всех ночных как март аптек и замерзает мой язык и пожирает идиот мой парашют и чёрный клык он ложит снегом в нежный рот 2011 АЛЕКСАНДР ПЕТРУШКИН
на Середине мира. Молитва столяра: поэма Стихи последних двух месяцев 2008 г. Маргинальный джихад Колумб НАВИГАЦИЯ
вести на середине мира станция новое столетие город золотой корни и ветви озарения |
