на середине мира алфавитный список город золотой СПб Москва новое столетие АНАТОЛИЙ ГОЛОВАТЕНКОИЗ СБОРНИКА «КНИГА ПУСТОТЫ»
АВСТРИЙСКАЯ АБХАЗИЯ Анне Горбатовой
*** Мгновенная темень рассвета просыпалась в давний закат. Судьба обернулась обетом под клапанами рюкзака. Похлопали мелко крыльями — это ещё не туризм. Под самыми давними брылями сложился — без складок — трюизм. Мигнули закаты без красок, опаски отправились спать. Опять пара бурых саврасок везёт нас — кропеть и копать. Глагольные рифмы — да в темень, да в скользкий предсолнечный свет. Ударила в темя — так в теме; вершатся судьба да извет. *** Мимо усталого леса, рядом с измученным полем бродит шатун да повеса — из Праги сбежавший Голем. Голимые тексты австрийцев риск создают напрямки. Глубокой небесною крицей нам видятся те теремки, где спящей царевною — Анна, чуть заспана, но и свежа — выучилась — неустанно — знать, где под жопу вожжа. *** Жадная — но без корысти, верит, что Голем — лишь миф. Tristia? Лучше уж бросьте, Австрию здесь возлюбив — здесь, в надоедлой Абхазии, в криках смешных петухов, в кажущемся безобразии недозамкнутых звонких оков. *** На юг вдруг поехала Анна — приветлива, но строга. Неприкаянно, но окаянно страны света взошли на рога — на рога лишь того полумесяца, что разделал судьбу пополам. Это юг? Нет, постылая лестница, что от пляжа приводит в Бедлам. *** Бедлам — тот ещё Вифлеем, это даже не город, а путь. На прижимках несомкнутых клемм ты не дёргайся — просто убудь. Будто ты не изведала искр? Будь собою — как солнце, глупа. Есть на юге изведанный риск, а на севере пляшет толпа. Солнце выйдет на сумрачный запад: посветить сквозь окошко в Бедлам. Звёздам нас — не захапать, не сцапать. Поделом? Да скорей — по делам. *** Было когда-то, однако, дело. Белым было — каким и не быть. Смело сделала — будет и стела, и монумент. Позавидуй любым, тем, кто был люб, но сказался в изгнанье, кто не заметил за Праттером хлам. Здесь мы прошли, а потом проканали. В этом Бедламе живём по углам. Август 2008 г. ИГРИЩА *** Видимость — это лишь кажимость. Жимолость — пахнет растением. Молодость — повод для кражи. Вор же — почти неврастеник. Стены — коробка для стонов. Тонут оттенки в значимости. Но безыскусности баритона Есть модуляции голоса. Шлагбаум проставил полосы. Чёрный и белый — заначены — Иначе не станет цвета. Ветхая видимость — паче, Чем новая сущность Завета. *** Можно ударить по морде, если опять в ударе. По хорде пройдёшь — и орден подарят в хмельном угаре. Гари, да пали, пожары — кары для мелких бесов. …Скольженье бильярдного шара Как подтверждение веса. Кием по яйцам — и мимо лузы, упавшей в сетку. Сетовать поздно. У мима будет судьба пилигрима, навязчиво неумолима. Зато на мишени есть метка. *** За тем углом, куда не поворот ведёт, а скорбный поводырь, где продырявлен градус циркулем пространства — за тем углом немного ты натырь: упырь пьёт нашатырь в природном хамстве. Бывали ханства, эмираты — мелко пыль бежала от копыт. Процвёл ковыль, повыли две собаки. Это быль. Печальная, но в праздничном убранстве. Август 2008 г. НЕПОЙМАННЫЕ ПТИЦЫ
*** Мерзость примерена к миру, совесть примерно близка. Чутким эфиром, дешёвым кефиром в сумрак сбежала из жизни тоска. Мерка — не повод для полумеры. Паллиативно натужность увязла. Верить, плодить ли невзрачно химеры… Мы возвращаемся в давние ясли. *** Мирское не станет уж светским, сова не привыкнет быть филином. Длинную, но не вескую жизнь неизбежно заклинет. Клином — себя вышибают, пробкой из старой бутылки. Пылкая, но неживая жизнь метит прямо в затылки. Осколки останутся мелкими, мелки истончатся вдоль пальцев. Невразумительной стрелкой встретим навскидку скитальца, что завершил путешествие, место попутал с причиной. У нас не фиеста — сиеста. Налейте ещё капуччино. *** Признак пристрастия призрачен, как паранойная дрожь; он по случайности выращен — как Селиджерова рожь. Лжи-то — почти не осталось — только болит голова. Главное — самая малость: Молча молясь, проплывать — мелким плевком вдоль обочины, по неприветливым трассам. Знаки навзрыд приурочены, к ржавым куркам прикурочены — разум признался мне разом, что не поймает он признак, что изготовится к бою. Очень случайною тризной станет застолье — любое. *** Это всего лишь Абхазия. Явленный лай собак, куриное безобразие, новобандючий кабак. Это нестройные рифмы, необустроенный мир. Здесь уж давно не грифы — прицелился вспять канонир. ВОЙНА РОЗ
Война рифмуется — она и есть хуйня. Она хана — но ханка не избавит, и Ричарду не даст полцарства за коня, и Каину не станет братом Авель. Библейский бред — его уж не исправит кровавый след, что в приэдемской местности избытком честности, предчувствием известности и опреснённым запахом — оставит без войны тот мир, что без папах идёт на ны. Август 2008 г.
ЧЕТВЕРТОПАМЯТЬ
Памяти Владимира Шухмина
1. Стихи — это способ спастись, подпаском наняться к Харону. Воняет так медленно Стикс, А время извечно оно. Оно утомилось свечением предназначения судеб. До следующего крещения, до ощущения сути — рисуйте и радуйтесь. Будем в приедливом зыбком зуде ждать нового возвращения. 2. От балкона до самоубийства долог путь. Но кишка не тонка. Скоро? Нет, просто hasta la bista — до свидания, до звонка. Vale! Здравствуй — пускай и пределы под подушку себе положил. Жил ведь? Был ведь. Судьба порадела. Возвращайся — и всё расскажи. 3. Прийти — не трудно. Равно — и уйти. Мы ходим анфиладой комнат. Мы, вероятно, всё ещё хотим, чтоб мир был кругл. Но чуточку изогнут. Разомкнуты сонетки и звонки. Сонеты не предвидятся. Прости. В пятнадцать текстов выложить венки и парой строк посмертно прорасти… Все были честны. Хоть и не в чести. 4. Отпускаеша ныне на волю, на солёные наши хлеба. Верим: только своей юдолью, только память бы не проебать. Нет тут боли. Но всё же: доколе, до какого кола и двора, до околицы невозвратной мы пройдём, не услышав «Пора!» — На изысканном каменном сколе, на оставшихся в джинсах каратах — мы поверим: учились мы в школе, были радостны глупые траты… А теперь — доживём до утра… Август 2008 г.
<МЕСТОИМЕНИЯ>
*** Лирический герой, безликий он, Читает свой коан и смело входит в реку. Все беды ведь уже Лаокоон Впредь предсказал, попав на кисть Эль Греко. В реке, понятно, рак. В крови же — лишь лейкоз. Пролёт стрекоз — явление грамматики. Крах горестен на первых лишь порах. На всех парах, проворен и раскос, Герой скользит по мифам давней Аттики. Он вновь — возможно, со щитом, А хоть уже совсем горизонтально — К нам возвращается. Зайдёт и в отчий дом — Примерить пару сношенных сандалий. *** Запах сандала, привкус скандала: Муки Тантала отдали Сизифу. В звоне кандальном картинно рыдала песня Некрасова. Да, некрасиво. Песня — не стон. Это знает и он. Стойкий в бореньях глупеет в успехах. Стой, погоди! Ни к чему для потехи минусом метить судьбы катион, ставить в дороге убогие вехи. В звуки и запахи вязко вплетён, он отдыхает. И тут не до смеха. *** Когда надежды превращаются в наждак, а вежды, смежившись, не прикрывают взгляда, — приходится признать: сто лет прождав, ещё лет сто он будет ждать. Возможно, кряду. Когда невежды выстроились в ряд, им верится, что все они — когорта. А может быть, фаланга. Иль отряд, способный всем тут прищемить аорту. Он и они — пошлейший романтизм, скользящий к неизбежному распаду. Местоимения всем удалит дантист, но даже самой дерзкой эскападой не одолеть приверженность к шабаду. Не для субботы — для иных времён, да, не для отдыха — покой лишь Блоку снится, он будет ждать — назойлив и умён — пока надежда не падёт ресницей, пока не ослепит последний свет, пока не схватит шуйцу шустрая десница. Он будет ждать, хоть знает, что ответ довольно прост: прозреть и поклониться. Октябрь 2006 г.
АНАТОЛИЙ ГОЛОВАТЕНКО
«На Середине Мира» Из книги «Обиняки» Осенние пририсовки Из «Книги пустоты» в Диалоге страница Анатолия Головатенко станция: новости у врат зари на середине мира новое столетие город золотой |