ДНЕВНИК 19

без числа

*
Открываю Рождественский альманах. Из предполагаемого - следующие материалы. Владимир Васильевич Державин (предисловие Игоря Лощилова), стихи Василия Филиппова - венком с отзывами, стихи Евгении Извариной, Александра Петрушкина, Дмитрия Ларичева, Сергея Ивкина и Екатерины Гришаевой. Неплохо.

О новой публикации Евгении Извариной - ЧЕРЕЗ НЕРОВНОСТИ ЗЕМЛИ. Если бы такая дефиниция была возможна (почему нет?), предложила бы - старомосковский почерк (в поэзии). То есть, преимущественно Марина Цветаева. В новой публикации этот почерк очень заметен, но скорее как элемент орнамента - так что и хотелось бы назвать эпигонством (эпигон Цветавой в 21 веке? - дичь какая), да не выходит. У Извариной есть негромкая, но отнюдь не камерная интонация, которая меня всегда привлекала. И в новой публикации этой интонации много.

Отечество — не слово, не предмет,
а что-нибудь, чему прощенья нет,

Это "что-нибудь" (отечество - неодушевлённый предмет) - троп-бемоль, понижение интонации, "нечто" (продолжая игру) разговорное, что очень хорошо управляется с излишками пафоса, в данном декадентском мире неизбежным. Изварина - поэт пафосный, как и все декадентские поэты. Почему декадентский. Потому что не только пишет стихи в мтерико-ритмической организации "от Цветаевой к Блоку" (поза, явный декаданс - уходящая кадента), но и видит себя именно в этой культуре - какая она есть на сегодняшней день. Со Случевским и Вознесенским. Это те стихи, в которых декор не мешает, а как в театре или фотографии, работает на раскрытие заложенного в действе стихотворения смысла. Действо стихотворения! Да, и Изварина его показывает.

будущее каждого быть забытым
лишь Господним он подлежит заботам
медленно как дерево говорит он
разрешённое по субботам
вероятно подслушанное у ветра
что не врёт но с корнями с земли сметает

ни одна молитва не безответна
но одной всегда не хватает

Рифма и метр - сейчас по большей части декор стиха. Но отнюдь не бессмысленный. Эта форма - отпечаток содержания.

без числа

*
Киноликбез. Просмотрено за последнее время: "Кабаре", "Скромное обаяние буржуазии", "Охотник на оленя".

"Кабаре" Боба Фосса, конечно, сделан очень ловко и на ловкую же тему: начало фашизма. Фильм действительно сильный. Но отнюдь не тем, что я о нём слышала. Во-первых, образ конферансье. Рефлексирующий, нежный, ироничный. Во-вторых, сцены с пением фашистов. Образ Салли, как и образ тихого учителя - вот настоящие маски, а отнюдь не белое лицо конферансье. Довольна, что посмотрела. Но Лайза М. отвратительна. Возможно, это входило в концепцию - некрасивая, но обаятельная. Впрочем, обаяние там дешёвое. После "Завтрака у Тиффани" "Кабаре" не идёт никак. После просмотра стало понятно, почему "Кабаре" любят особи примерно моего возраста (чуть моложе) и очень хорошо устроенные социально. Фильм для богатых.

"Охотник на оленя" - картина тяжёлая, длинная, но безумно романтичная, чем мне и понравилась. Много лишних сцен, лишних вещей, но всё к месту. Кинематографическое барокко. Де Ниро узнала сразу; ну кто может с ним сравниться! Актёры, пейзажи - всё почти возвышено. Да ещё и русская тема. "Ты русский?" - спрашивают Ника. "Я американец!". В этом отрицании столько русского! Столько решимости и любви "к своим" - небольшому сообществу с православной церквушкой в центре, расположенному в новосветских горах! Лента о Вьетнаме. Альтерантива Апокалипсису Копполы, милосердная альтернатива. Действительно прекрасный фильм.

"Скромное обаяние буржуазии" Луиса Бунюэля снято в один год с "Кабаре". Но какая разница! Ещё не видела снятого с таким шиком и талантом фильма. Скупой, нежный, беспощадный (а что ещё нужно для кино?). Великий, великий фильм! По замыслу, по построению, по работам. Пророческий фильм. Подбираюсь к Пазолини. "Меланхолия" Триера - по сути плохо аранжированное "Жертвоприношение" Тарковского и это вот "Скромное обаяние".

"Кровельщик, солдат, шпион - кто шпион, тот вышел вон!". Прекрасная английская картина с великолепным Олдменом и денди-Камбербечем. Неожиданно удачная, тёплая - такие сразу же входят в круг фильмов для сравнительно частого просмотра. Но я не могу смотреть кино по нескольку раз. Фильм о любви - да-да, о любви!

Как же радовалась снегопаду! Но это сырое мартовское тепло тоже нравится.

без числа

*
Года два или три назад - о крахе идей 90-х. Не суть, хорошее время было или нет; не важно, какое. Важно, что оно было и было действенным для современной поэзии. Однако вскорости и очень резко - наступила рефлексия. Ужасная по своей силе. Наступила инфляция поэзии.

Сейчас - удивительно, что многие обломки той короткой эпохи не дают себе труда осознать, ради самосохранения, что - время истекло. Их время истекло. Немногие, кому хватило ловкости, выбрали нелепое и межеумочное существование. Они не так богаты, чтобы диктовать свои условия масс-медиа. Но и не так бедны и малозаметны, чтобы их не принимали во внимание. Миддл-класс? Вероятно; но, возможно, намного хуже.

Гнилые зубы девяностых. Я лично ничего трогательного в крахе девяностых не вижу. Традиция ломается как лёд под ногами. Традиция, создаваемая на моих глазах и мной в том числе. Ага, я пишу по живому.

без числа

*
На Середине Мира готовятся новые публикации. Рождественский альманах обещает быть необычным. Раздел "Санкт-Петербург" пополнится авторской композицией известного автора неофициальной культуры Владлимира Шали. Раздел "Корни и ветви" - книгой поэта Владимира Васильевича Державина.

В. В. Державин широкому читаелю мало известен, хотя его в семидесятых знали как переводчика восточной поэзии (и какая печальная рифма с Евгением Шешолиным!). Когда познакомилась с его стихами, увидела тот источник, который интуитовно чувствовала, но о котором информации почти не было до недавнего времени. Это советское барокко, если так можно выразиться. Мощные, большие массы, мощные формы. Поэма. Это мир военной, я бы даже сказала военно-морской стройности (октавы - и в 30-х годах 20-го века!). Это советский Байрон. Одна из самых трудных и неуместных судеб, сравнимая разве что с судьбою Александра Грина! Бесприютность в Москве, трудоввая коммуна, затем - полная изоляция от коллег по цеху. Смерть от рака. Возможно, его до конца жизни не любили за красноту, которой в стихах его нет (читатель увидит). Верстаю с увелечением и интересом.

IV
... И книгу февраля с застежкой золотой
Листает влажный снег, дыханья осторожней;
Твой ранний, горький смех — всепомнящей рукой.
Словарь твоей любви, — как розовые пожни
Под инеем сквозным, — вписал он в книге той.
Но я прочел не все, — и, что ни день, тревожней
Живет забытый край в душевной глубине,
Иголки башенок вонзая в сердце мне.

без числа

*
Два дня напрасно/и очень рада - провела в Ленинке. Чиатала прекрасные книги начала двадцатого столетия... о Франко-индейской войне и Джордже Вашингтоне. О, это лучше любимого вестерна! Вашингтону было 19, мечтатель и забияка. Но вдруг оказался в самом центре военных действий, да ещё в той войне, из которой, как Огайо из Мононгаалы, вытекала война за независимость - рождение страны и нации.

Молодой военный трижды хотел уйти в отставку, а ему ещё не было тридцати и у него не было девушки! Накануне войны Вашингтон заболел оспой, так что остались следы на всю жизнь. От оспы лечили солями свинца и ртути, отчего будущий вождь потерял зубы и частично облысел. При этом обладал неевропейским, каким-то индейским упорством.

В 21 год его посылают для переговоров с французами. Едва не утонул в ледяной Огайо на обратном пути. Разведка проведена блитательно, индейцы симпатизируют, а это уже полпобеды. Но Джорджу дико не везёт, именно дико! Поражение следует за поражением. Англичане посылают подкрепление, но снова организация подвела, и снова - поражение. Наконец, Вашингтона назначили главой отряда из 1 500 виргинских стрелков - охранять границы.

Города мёртвых: был городок, пришли индейцы, городка нет. Постоянная паника необстрелянных поселенцев. Мародёрство, убийства, извращения, бандитизм. Тут не на зоне: крика в лесу не слышно. Военные ленивы до смерти - до своей собственной смерти. И Вашингтон снова просится в отставку. Законодательное собрание штата объявляет: вам лучше умереть в бою с индейцами, чем жить с позором в покинутом на произвол штате. И Вашингон остался.

Гтовится поход на форт Дюкен. Англичане прислали новое подкрепление, но как и прежде оранизация бестолкова. Отряд Вашингтона голоден и почти без боеприпасов. Едет для переговоров в Вильямсбург... и женится. Поместье жены Вашингтона, вдовы, прекрасной Марты, матери двух детей называлось Белый Дом. Это символично.

Дождь, мороз, индейцы, бандиты, болезни, кровь. Вашингтону двадцать лет и он сын табачного фабриканта. Он довольно чувствителен, даже сентиментален. Он явился Америке как какой-то Индра, как Кухулин (рыжий), его несло по этой земле, как если бы он был её индейским духом. Возможно, силы той земли выбрали именно его. Хотя индейцы не любили и никогда не смогли бы полюбить белых. Но этот был рыжий.

без числа

*
У Пояса не была, в очереди - была. Пока шли - всё как молебен. Возможно, мы мало знаем, как именно совершались паломничества в царской России. Возможно, что шли сотни километров пешком, и даже умирали на пути ко святыне. Но у нас такого опыта нет. По себе могу сказать: когда не идёшь - страшно. Когда пришла - хорошо и уходить отнюдь не хочется.

Готова предварительная вёрстка публикации стихов Марины Саввиных (Красноярск). Меня совершенно потрясла Валькирия (давно такой красоты не читала) и несколько разочаровал отобранный автором корпус. Но мне важно, чтобы эта публикация была блестящей: автор незаурядный. Железная леди и бесшабашный гений, способный исчеркать собственные картины лезвием. Ага!

Шёпот дворницкой лопаты (откуда скрежет у меня на шестом?) - именно шёпот. Шелест. Так меняются с расстоянием звуки.

Подумалось: слова невинны во лжи! Слово не есть ложь, а изречённая мысль, конечно, не передаёт всего объёма, но тоже не ложь. Ложь - восприятие человека! Не каждый видит мир по-своему, а каждый лжёт по-своему. Но есть натуры, ко лжи неспособные. Они очень страдают. Не от лжи. Они просто не понимают, что с ними происходит.

без числа

*
Пояс Царицы Небесной пробудет в Москве до воскресенья. Идти не хочется; слишком много суеверий вокруг. Разных. Пояс помогает преодолеть бесплодие. Идя на встречу со святыней, надо быть готовым к искушениям. Всё много проще. Как представлю делёж пространства и уныние очереди, а так же необязательные пустые беседы, - никакого Пояса не надо. Дали святыню - употребили её по своему (человечьему) усмотрению. Да, все люди, да, все слабы и каждый греется по-своему. Но неужели то пение, всю ночь, которое было перед мощами Пантелеимона и Апостола Андрея зря? А тут сама Царица Небесная принесла Свой Пояс. А мы распределяем череду. Но пойти надо. Хоть на дверку, за которой он есть, посмотреть. Хотя не люблю ХХС. Но это не важно.

А дверка - важно. После нечаянной встречи - снова настало время небесных телеграмм. Эти скачки связи - из материальной в нематериальную: поворотом головы, мыслью - пока не привычное явление. Надо привыкнуть. Привыкнуть, не обращать внимания. Интересно, как и кто умеет обращать внимание по желанию?

Продолжаю вёрстку материалов для Рождественского Обновления. Жду стихов, получаю стихи.

Смотрю "Семнадцать мгновений весны". Пока не читаю. "Похищение быка из Куальнге" дочитано сравнительно давно.

без числа

*
Стихи Сергея Ивкина оставляют привкус необязательности. Сокосодержащего коктейля. Они немного расслаблены (в ритмах и метре), как могут быть расслаблены мускулы после фитнес-клуба. Взыскательный читатель (с ориентацией на столичный стих) тут же попадает в ловушку. Вполне лирические, чувственные образы и интонации (вот ещё один графоман) оборачиваются жестокими условиями, в которых вызить может не каждый. Ивкин пишет, по-видимому, о любви и расставании (твои баночки, тюбики, спреи). Нет. Он пишет об отчуждении человека, об изначальном одиночестве человека. Редкая способность: не бояться плохого стиха, потому что в хорошем стихе в нынешней поэтической ситуации нет места поэзии. Ивкин, почти нарочно выбирая проигрышные рифмы и обороты (а вкус у него есть), достигает оригинальности. Его беспомощность перед миром не являются поражением, за которым следует ущербность. А являются вызовом. И каждая его небольшая поэтическая удача есть вызов большим поэтическим достижениям. Его Нильс знает о чувстве полёта, и он может его передать читателю. Его ушедшая возлюбленная великолепна как портрет кисти Модильяни. Это есть, и именно это является подлинным поэтическим переживанием.

Эти стихи не хороши как стихи, но в них много поэзии. Может быть, так и надо сейчас писать. Вот только бы не замылился глаз. Только бы гусь Мартин показался в мрачном северном небе.

без числа

*
Впечатления от Сапгировки 2011. Глухариный ток. То, что говорится в сообщениях либо не слушается, либо понимается не правильно. Классическая иллюстрация к поговорке о Фоме и Ерёме. Была не все дни и все доклады, но два отмечу, потому что действительно живы и прекрасны. В пятницу, сразу после перерыва говорил Алексей Алёхин (о Сапгире и Арионе). В субботу было чудесно слушать сообщение о тверских поэтах. Что возмущает: отчего-то все докладчики пешили, что всем нам вместе хорошо и гениально, а получилась несусветная чушь. Возможно, это вообще свойство современных научных конференций. Большую часть времени, отведённого современной поэзии говорилось плохо и плохих стихах. О том, что уже состоялось новое (и для всех докладчиков довольно опасное) качество письменного высказывания (литературой не назову), сказано не было. А именно эта мысль и могла бы придать свежести затхлому воздуху конференции. Однако всех рада была видеть.

Моё сообщение было понято как призыв к централизации. Нет, я не призываю к централизации процесса. Но кислая закваска плохого нонконформизма заставляла вполне симпатичных людей пыхтеть от злости при слове центростремительный. Ну хорошо, заменю на структурированный. По сути, агрессия исходила не от меня, а от моих собеседников. Как будто я кого-то хотела обидеть!

без числа

*
Переводы стихов Сергея Круглова, выполненные Ольгой и Робертом Джарман, показались трепетными и... беззащитными. Что для меня совершенно найдено в переводе. Пропорции речевой/разговорной составляющей. Джарман переводит говорком, с "by" & "left" вместо литературно-поэтических форм.

She used to pop into the church to light a candle.

И это, при том, что у переводов есть недостатки, воссоздаёт атмосферу оргинала.

Эти переводы, напоминающие черновую расшифровку аудиозаписи, будто сжимаются, как капля воды на масляной или очень гладкой поверхности. Однако в них есть свойство, которое любителям актуальой поэзии было бы странно не замечать. Тяга, преврашающая эти тексты в стихи, возникает ниоткуда, ненадолго, и уходит в никуда. Это вспышки, исчезающие светлые чернила! Переводы богаты внутренней рифмой - как народные песенки.

May be, it was a trick of Satan?
The first one
The Month of Nissan.

Как бы ни были хороши или плохи (с разных точек зрения) эти переводы, они - весьма ценное приобретение На Середине Мира.

без числа

*
Новая публикация стихов Яны Юзвак названа мною "По эту сторону сна". Отправной точкой для названия послужила строчка из нагретого среднеазиатским слнцем стихотворения:

Но — пока ещё мы по эту сторону сна
отмечаем: эпоха ушла, закрыла веки тоска, —
каракурт паутину тянет с веретена:
обречённость кузнечика, будущность мотылька…

Жизнь как сон, смерть - пробужденье? Поэтесса строго (едва ли не голосом Ольги Берггольц, а может быть француженки из Монмартра позапрошлого века) ответит: "я фаталист, мне проще". К стихам Яны Юзвак может быть множество претензий (там и сям лишнее, при том, что лишнего в этой поэтике не предполагается). Но в них меня привлекло (и привлекает) одно: неприукрашенный, нетеатральный опыт поэта. В этих стихах много биографии и философии. Нарушен баланс между лирикой и иронией, отчего порой целое стихотворение выглядит китчево. Но если я встречала усвоенное, прожитое и оплаченное судьбой ницшеанство, так это здесь. Оттого, что пережито гораздо больше, чем наработано в поэзии, возникает значительный и не пустоцветный, надеюсь, потенциал этой поэзии.

Стихи во множестве тонких китайских трещин: эмоций, чувств, попыток соединить несоединимое, повышенной критичности и требовательности к себе, отзывающейся бессилием. В них - попытка найти связь между эстетикой и правдой.

зарифмовать с самим собою слово
лишиться смысла голого рассудка
взасос тебя целую — это клёво
ложусь в чужую землю — это жутко

поди пойми лукавость мирозданья
и луковость его — сквозь смех и слёзы
мы расчищаем путь себе мотая
часы на стрелки и меняя позы

четырёхстрочник мил как всё что мёртво
как всё живое в камне или глине
я губы мажу горным горьким мёдом
рифмуя слово лишь наполовину

Когда Яна Юзвак пишет стихи, напоминающие фольклорные песенки, перевешивает ирония, неизменная спутница которой - боль. Несомнено, народные мотивы у поэтессы органичны и живы, но чувство нарушенного баланса остаётся.

Плакало моё платьюшко,
рыдали мои сапожки, —
по городу идёт чёрт с топором,
замысливает нехорошее.

А я ему — эй, ну что же ты?
Ведь это всё понарошку!
И если смотреть с высоты —
у всех копытца и рожки…

Когда, по мере накопления горя, песенный деревенский фольклор сменяется городским, становится не по себе: не то смеются над читателем (поэтесса дурит, что всерьёз пишет заведомо несерьёзное), не то вправду "месяц едет, котёнок плачет".

Когда Яна Юзвак пишет стихи в духе неофициальной культуры семидесятых-восьмидесятых прошлого века (или, проще, под Аркади Славоросова) - ей почти всё удаётся, кроме одного - органичности. Стих получается слишком ломаный и болезненный, хотя даже тогда ему не стыдно и в "Воздух".

Ползёт по стене твоё и моё одиночество —
одно на двоих, тараканья дорожка бестактная,
какой аватар из себя ты не вытравил дочиста,
какая из жизней твоих не завёрнута датами,

коврами узбекскими, греко-лазоревым трауром?...
Над «чёрным тюльпаном» цветёт белобрысое облако.
А ты говоришь: «энергетика», «мистика», «аура»...
Какому из тел твоих холод арктический по боку?

Когда же лишняя влага высыхает, и поэтесса наконец решается говорить так, как у неё на душе (а не так, как ей хотелось бы себя слышать), возникают чрезвычайно оригинальные, цельные, холодно-свистящие стихи: скупые, чёткие и человечные.

Я фаталист — мне проще:
любить, натягивать чулки, жонглировать хрустальными шарами,
спать, пить с друзьями под утро, созерцать с похмелья собственный Армагеддон,
погружаться в нутро метрополитена, ловить ртом его резиновые сквозняки, —
линия судьбы постоянно меняет своё направление,
как разболтанные колки.

Купил меня этот резиновый сквозняк. Когда-то я писала о стихах Таврова (времён "Ангела пинг-понговых мячиков" и "Парусника Ахилла"), что наконец-то нашла то, что раньше читала только по-французски. Рембо, Аполлинер. После стихов Яны Юзвак могу точно сказать: эта поэзия есть у нас, и сейчас.

без числа

*
«Cвет в каждом разломе» Андрея Таврова - и вопросы не случайные. О спекуляции (на судьбе поэта), о шарлатанстве (гениальное-бездарное), о мнимом христианстве, о том, что за мистику в поэзии часто принимается самолюбование. Словом, о том, что хотелось бы назвать поэзией подонков.

Прекрасный ужас мира современных нам стихов корнямии уходит в неофициальную поэзию. В Елену Шварц, в Александра Миронова, раннего Красовицкого. Стихи Юрия Стефанова, возможно, заслуживают большего внимания (не с моей точки зрения, а с точки зрения читателя, жаждущего поэтического умиротворения), но опытный читатель жаждет хлеба и зрелищ.

Стихи Евгения Головина блистали бы в ряду первых звёзд неофициоза, но не случилось. Современная поэзия прекрасно усвоила манеры того, советского по сути, и ущербного сознания. Однако ущербность тогда восполнялась тем, что в жизни поэты, писавшие мрачные стихи, показывали почти чудеса мужества и выносливости. О порядочности и честности, понятно, речи нет: человек слаб, а человек подполья - тем более. Честностью называлось аккуратное малодушие, порядочностью - относительная амбициозность. Абсолютно здоровых и нормальных в подполье не было. Язык приобрёл соответственную слабостям форму: парадоксальный, излишне матефорчиный, порой так, что за метафорой метафору не разглядеть. Наполненный разного уровня лексикой. Таинственный, гибкий и зыбко-прекрасный. Авторы, начавшие писать в двухтысячные, как правило воспитаны не на Возесенском. А на бледных отражениях той же Елены Шварц или Александра Миронова.

Тем значительнее и печальнее золотые опоздания поэтов, место которых в первом ряду там, но которые, по лёгкому движению руки Провидения, оказались здесь, и во втором. Их небольшое влияние неоспоримо - и они лишены ауры гения.

Новые тенденции, намеченные в "Часослове Ахашвероша", в данной подборке Таврова раскрыты и утончены. Эпичность, стремление к былинному, песенному строю (надо слышать, как читает Тавров!). Монотонный, как ритм всадника на коне во время долгой дороги, строй, тяжеловатые и в основном мужские рифмы. В темах уже меньше античности - больше того, что хочется назвать "славянской гностикой". Меньше христианства (как воды или огня), больше философии (как земли или воздуха).

Какая-то выжженная провинция, чувак, Боба Марли видал? вот туда и вникай.

мы сделаны из земли и света

Но есть тяга к свету, есть просто тяга. Эти стихи - как плач за стенкой (ребёнок? женщина?). Это откровенный рассказ о содеянных некогда (и соделоваемых) мерзостях, это исповедь подонка. Это густое, завораживающее, подчиняющее бормотание. Таким стихам можно поклоняться: в них есть нечто от божества (но какого?). Такие стихи нельзя любить; они разрушают последние скрепляющие бытие эксцентры. Именно после таких стихов отказываются от литературы, проклинают её. Именно эти стихи хотят служить оправданием: уморил всех, зато написал одну гениальную книгу. Но оправдания нет.

Не о таких стихах сказано: они живут сами по себе и им не нужен автор. Не о таких поэтах говорят: не важно, как он живёт - важно, что его стихи прекрасны. И не у этих стихов - судороги вызывающая красота. Но это поэзия подонков. То, с чем спит современный молодой стихотворец. То, что торчит как дорожный знак возле клуба. То, что можно числить в живых. Это та поэзия, благодаря которой ещё можно научиться задавать вопрос: кто такой поэт? Почему он ведёт себя так, как будто ему всё можно? Почему возле него такой мрак, что не отличть добра от зла? Однако не стоит забывать, что эта поэзия не может дать образцов - ни текста, ни биографии.

Поэзия как свидетельство? Поэзия как указатель? Из пары Верден-Рембо мне симпатичнее Верлен. Но Рембо неоспорим. И если путь нежного, страдающего Верлена по плечу большим поэтам, то путь Рембо непроходим. Но только подонок может сказать, что среди его знакомых, пишущих стихи, нет Рембо. И только подонок может, отгораживаясь, сказать: ну, может быть ты и Рембо. Рембо есть - но не среди подонков.

без числа

*
Завтра - Дмитровская Родительская Суббота. Один из самых любимых православных праздников. На Ордынку - ко Всем Скорбящим. Но мне сейчас не хватает снега и льда. Уже не хватает. Облака однако снеговые.

*
ТЕКСТ
Я знала женщину. Она не то чтобы очень любила своего единственного позднего сына. Она жила им. Её жизнь, беспечный маленький остаток, ушла в него. А он пропил её жизнь - молодой, когда-то красивый, талантливый. Он забирал её небольшую пенсию. Помню, весной она сказала: мне немного получше. Надо выйти на улицу, а нечего надеть. Пошли они с сестрой к ближайшим столикам у метро - и купили одежду. Муж как-то больно вывернул ей руку. От лекарств суставы были плохие. Плечо болело долго. Но муж был нужен. И сын нужен. Она кричала мне в лицо: если бы ты видела, с какой свиной мордой он выползает с похмелья из комнаты, ты бы не появилась здесь больше. Когда она умерла, сын заговорил о ней как о единственном близком существе.

Я выгнала бы их обоих, мужа и сына. Как бы ни любила. Как бы не страдала от "перемены отношения", о которой вещают такие твари. Я долго болела, лёжа в квартире совсем одна, и после попытки самоубийства никого из близких рядом со мной не было. Я умирала бы одна, изнемогая и вспоминая.

Я знала женщину, у которой тоже был поздний и единственный сын. Она сошла с ума. Мягко, так, что никто не заметил. Она дружила со всеми его женщинами и жёнами, со всеми его детьми и приятелями. Она подавала водку после вина, и грог после коньяка, так что приятели блевали на пол - на ковролин, на ковёр. Когда ещё горе не совсем помутило её рассудок, она сказала мне, не без яда, но с хорошей долей сочувствия. Композитор Н. всю жизнь любил А. Он переписывался с ней, как и любил, всю жизнь. Но женился на другой женщине. Думала, что даёт мне понять, что любовь есть любовь, а брак - брак. Но её сын не стал композитором Н. И он уже давно никому не пишет писем.

Я выгнала бы этого сына в тот момент, когда заметила, что в нём уже нет прежней стыдливой краски. От которой веселеет талант, расцветает сердце, и которая - называется совесть. Я бы не стала ругаться или скандалить. Просто выгнала бы.

Когда я так же (выгнала) поступила со своим названным братом, и мы встретились через много лет, оказалось, что я поступила совершенно правильно.

Но когда возлюбленный - то же, что такой вот поздний сын, кажется, что дело совсем другое. Ты же любишь его! А он подхватит: ты же любишь меня! И, для закрепления результата, добавит: моё отношение к тебе изменилось. Я не люблю тебя. Не поверила ни одному его слову. Не поверю. Сейчас он как муха на липучке. То, что сможет отодрать от этого своего дерма, спасётся. Было бы жестоко отдирать его от его собственного дерма.

без числа

*
Образ сумасшедшей, невменяемой поэтессы. Уютно устроившейся у компьютера горожанки, имеющей возможность покупать (или не покупать) вещи, какие хочет. Однако она капризничает, обвиняет всех всеми соцсетями. Ей плохо, просто потому что она не может жить. Но что же она делает? Она пьёт. Не вино, не водку, не кровь и не силы. Лекарства. Орбит без сахара. Женщина с детскими глазами. Навскидку можно назвать несколько имён, знакомых мне, как лично, так и в сети. Любопытное явление. Эссе написать? Но как, чтобы не задеть? Они очень артистичны, эти девочки. Мне было бы странно замечать артистизм в других и не замечать в себе. Замечаю.

Городская сумасшедшая? Вряд ли. Откровенно отрицательный персонаж? Сейчас таких нет. Девочка-риторика. Она очень любит группу Аукцыон. Что это - тень, оставшаяся от угаснувшего света благодати Божией или новая порода оборотней - которые, в общем-то, хорошие люди?

Однако после общения с подобными тварями (какой хотите коннотации) остаётся чувство вины. Это я - не смогла, не утешила, не принесла, не вынесла. Да, и не собираюсь. Тот случай, когда живая дуща касается в человеке нечеловеческого, и это нечеловеческое вызывает приступы отвращения. Они действительно невменяемы, но так по виду отличаются от бомжей и алкоголиков. Поразительно, насколько похоже поведение.

Меня можно осудить только за то, что я есть. Вовсе не за то, что я сделала не так или не сделала.

без числа

*
Птичья Пасха Гавриила Маркина подарила чувство уверенности за небесцельно прожитые мной годы. Об авторе почти ничего не знаю, кроме того, что переводит коронованных ныне немецких поэтов (Тракль, Бенн) и роидлся (где и живёт) в Москве. Москва и пригороды Маркина поразительно детальны - вдруг смазаны. В точности, как видишь станции (надо же, и по Ярославке!) по пути в Александров.

Поэзия холодноватая, но с очень большим чувством. Это океаническое - холодное, но сильное чувство - вообще заметно у молодых авторов (Александра Киселева, нпр). И вдруг - кровь. Догадок масса, откуда в этом мире - ветра, неба и воздуха - кровь? Наркотики? Драка? Ни одно предположение не верно, говорит Малларме. Мне поэзия Гавриила Маркина напоминает именно о стихах Малларме. В современном русском пространстве - о стихах Евгения Головина.

Вот и подтверждение того, что в Москве было своё уникальное поэтическое письмо в 60-х, хотя столицей был Питер. Что стихи Головина - не просто неудачный опыт гениального эссеиста, но поэтическая вершина, которая в будущем станет весьма привлекательной для молодых.

В поэзии, видимо, сейчас время некрупной пронзительной сечки. Находки Маркина довольно скупы, но очень выразительны. "Следы узких ступней безносой", "сад заблудившихся яблонь". Однако это не костюмы для маскарада экспрессионистов. Это сугубые, почти земляные стихи. Очень подмосковные стихи. Такого слияния с почвой, кажется, достигал Верхарн. Можно вспомнить о пейзажных опытах Верлена (совсем на досуге, отдалённо) и... о Рембо.

Чтение и вёрстка полны полных, хороших впечатлений. Это несомненно поэзия. Очень непривычная, почти провокативная (как у Головина), но поэзия.

без числа

*
Готовлю публикацию молодого поэта Гавриила Маркина. Что увижу в его стихах? Как примут их "На Середине Мира".

следы узких ступней безносой
на воде что ты держишь в зубах
черны как песни феллахов
оплаканные Нилом

как перекати-июль
увязший в илистом нёбе детства —
эры рыб выходящих на сушу
сухими

Пора запечатывать окна. Холодный воздух - идущий издалека чуть свястящий звук. Ледяная змея.

Пока нет вала материалов (как обычно к Рождественскому Посту), редактирую тексты на сайте. В частности, декабрьский дневник 2009 года. Другая была жизнь.

Как мне коснуться тебя? Может, писать письма - птичьим почерком. Чтобы не ответил ни злом, ни добром. Как мне покинуть тебя, даже если ты сам уберёшь все мои фотографии и выбросишь их. Я остаюсь - и это всё, что я умею. Наверно, это и есть - стойкость.

без числа

*
"Белый Кролик" Сергея Круглова балансирует на грани тончайшего, уже в дырах, лиризма и здорового клубного бурлеска. Отчётливо слышится раздвоенность: устремлённость за грань абсурда - и целокупность. "Рогов его корона" и "глупый бяшка" - рядом с плящущим джигу Спасителем.

Более эклектичного, пожалуй, поэта в современной поэтической ситуации нет. Фольклор, индейцы, античность, средневековье - и всё это укладывается в необозримую горсть христианства. Высотчинка (хотя корень цитаты, конечно, взят у Юлии Друниной): "кто говорит, что на любви не страшно, тот ничего не знает о любви" - напоена горьким шекспировским юмором.

Тона этих стихов броские, невротичные. Линии ломаные: перепады из строфы в строфу, скачки ритмов. Помнится, стихи Круглова вызывли в памяти картины Филонова. Сейчас его стихи вызывают ассоциации с образами Маринетти.

без числа

*
Поющее дерево Андрея Коровина звучит брутально. Порой в нарочито басовых тонах:

я сотворяю мир
по образу и подобию своему
а значит в мире моём
должны быть Бог
и возлюбленная
горы и океаны
любовь и поэзия
должны быть
в мире моём

а больше мне
ничего и не надо

Однако намеренная утяжелённость: интонаций (громкоговоритель), формы (почти кассового чека)отнюдь не мешает остроумию и изысканности проявить себя в действительно поэтичных моментах.

что они хотели сказать друг другу
покойники неизвестной расы
зачем спрятались в землю
почему надели панцири саркофагов
кто хранит их покой
в этом зелёном лесу
где даже тишина
кажется сгущенной и вязкой

Коровин поэтически честен. Он почти открытым текстом говорит, что времена поэзии и поэтов прошли ("Когда поэты были большими"). Но свои тексты воспринимает как воспоминание о поэзии и отблеск стихов, как часть прекрасного и утраченного целого, ещё лелеющую память о целом. В этих несколько неуклюжих формах чувствуется настоящая основательность и готовность сражаться за идею поэзии.

В целом картина "Поющего дерева" вполне идеалистичная. Начало зрелости, ещё озарённое теплом и светом юного сердца. Но уже давит на плечи тяжесть взрослых лат. Или скафандра. В стихах Коровина есть, мне думается, общее со стихами Вадима Месяца. Бесшабашный рыцарь-путешественник, одновременно жестокий и сентиментальный.

без числа

*
«Дом в снегу» Евгения Никитина — одновременно рифмуется и отталкивается от полупрозрачных, янтарных находок из «Невидимой линзы». Преобладают водные (но не разжиженные, не водянистые) тона. Говорят: цвет воды. А какой он? Синий? Коричневатый? Любой, но прозрачный? Вода в новом раскурсе линзы Никитина скорее снег. Если много, то белый, если мало, то сероватый.

Текучие, меланхоличные, гибкие по-хорошему стихи. Тот случай, когда элементарные формы (белый стих с небольшими вариациями, рифмованный стих, верлибр) выглядят like a dandy.

Был он колоколом синевы,
этот город среди лесов и болот.
Бронзовели в парке старые львы,
скомкан, в небе лежал самолет.

Глубокая, холодная меланхолия у Никитина всё же согрета сильным внутренним огноньком (юмором? иронией? самоиронией?).

я стал похож
на мышонка и воробья — беспомощный и
неприспособленный к жизни, если
мною не занимаются другие, более
внимательные, чем я. Сам я с тех пор
боюсь трогать мир. Пусть все происходит
как-нибудь само. Без моего участия.
Пусть совершается шумная жизнь людей,
полная радости и разочарования.
Моя любовь может им повредить.

При чтении этих стихов как раз хотелось подобрать слово, чтобы — ни юмор и ни ирония. Потому что юмор очевиден, а ирония всегда плохое средство (и хороша сама по себе).

Слышали, как города гудят?
Этот глубоко и ровно дышал.
Как за нами, бывает, сверху следят, —
львы летели и самолет лежал.

Поражает эйнштейнова механичность, задействованность каждого слова в стихотворении. И пусть порой колёсики довольно оживлённо вращуются возле виска, не выполняя на первый взгляд полезной функции, они тоже осмысленны: возможно, это утренняя завивка. И лев, и самолёт (в быту, конечно, соперники: все на одного) существуют в парадоксальной (и светлой!) системе. Пластичной и гибкой системе. Так что эта ЗАКОНОМЕРНОСТЬ отнюдь не пугает. Наоборот: без неё неуютно.

Тихий мой, настоящий дом стоит на лесной опушке,
окнами к озеру, сияющему недалеко.
У меня белые пуховые подушки.
Сплю глубоко, просыпаюсь легко.

Если долго бродить между стволами,
можно встретить старых друзей.
Родственники приходят сами,
на крыльце возникают, кричат «вставай, ротозей».

Враги появляются к чаю,
стряхивают листья, песок и озерный ил.
Тех, кого любил, я не встречаю.
Может быть, я никого не любил.

Чтобы попасть к ним, надо идти сквозь воду,
бормоча имена, но я не помню имен.
Помню только их руки, голоса и заботу.
Помню, как я болел, когда был влюблен.

Дом бережет меня. Под его защитой
я коротаю за веком век.
Озеро пахнет сладкой детской обидой.
Смертью пахнет вспомненный человек.

Если быть очень серьёзной, в этих стихах можно вычитать тему закона и беззакония. Холодная, беспристрастная масонская Астрея взирает со своих золотых вершин единственным глазом. Но эти стихи тем и хороши, что их абсолютная амбициозность лишена навязчивой земляной тяжести. Они КАЖУТСЯ лёгкими, почти игровыми. О, это многого стоит. Но возможно так действует обезболивающее.