ДНЕВНИК 30

без числа

У меня иное восприятие. Возникает тема - как музыкальная, пять-семь слов, фраза. Бывает, что отражается она от изображения (чаще всего), бывает, что от музыки, бывает, что растет из самого низа (болезнь, уборка, усталость, желания). Но если тема возникла, я внутри нее. И пока она не закончится, буду там. Стихотворение пишется до слов и без слов, на выходе я его оформляю как некий документ. После этого почти не важно, что с ним будет, но это почти. В отношении внимания я очень ранима. Но сейчас не хочу снижаться. Я никто и ничто в современной культуре, было бы странно, если бы это не волновало. Но с такими заторчами (периодами провала в процесс) как у меня само тщеславие выглядит нелепо. Мне важно написать и написать максимально близко к тому, что я слышала и видела. Все острые переживания идет от несоответствия.

без числа

Женщина-поэт - нечто вроде схимницы, моющей посуду в паломнической столовой. Или чистящей на кухне картофель. Вроде бы занимается прямым подвижничеством - служит людям, себя не щадя. А все не в тему, все должна делать что-то другое. Однако, когда оскорбление быта уйдет, проснется оплывшая свеча, молитвенница в кругу молящихся поклонниц, и всему конец. Так что мойте посуду, женщины-поэты, и внимательно слушайте, что у вас внутри. Чаще всего говорят, что там пусто. Отвечать не нужно, нужно именно слушать.

без числа

Свободный стих, в нынешнем своем варианте, нехорош только одним - однообразием ритма. Это ритм эпилептофорный, даже не эпилептоидный, гибридный ритм, ритм-мутант. Нечеловеческий, телевизионный ритм. Поэтому читаю все это, если заинтересовали вариации этого ритма, иначе нет, не читаю. Наполнения в верлибрах уже нет, но есть порой забавные наполнители: гендерный, политический, болезненно-эротический. Они позволяют создать новую по вкусу злобно-доверчивую инвективу. Но вот это единообразное ритмическое мышление утомляет. Предполагаю, что несчастным, думающим в одном ритме, будет казаться, что они слышат разные ритмы. Но это от какой музыки идти. Я еще различаю камерного Баха и ритм-н-блюз.

без числа

Глагол для рифмы - невероятно пластичный и подходящий материал. Но вот беда: рифмовать глагол и существительное (что дает вескость и значительность) не всегда получается. Изысканная рифма - глагол и прилагательное. Но и это получается довольно редко. Остается одно: глагол плюс глагол. А зачем? К другим частям речи у глагола как рифмообразующего инструмента чувствительности почти нет.

Рифмовать же существительные - все равно, что разговаривать с начальством, когда вызвали на ковер. Волошин довел этот рифмо-диалог до абсурда: "Петербург - демиург". Дальше извращаться смысла нет. Только интернет - минет, все остальное - ханжество.

без числа

Подлинная поэзия напоминает по действию наркотик. Может быть, не сразу приводит в эйфорию, но последствия ощущаются долго и трудно. Легкое, ловкое, временами забывающееся слово, или строчки - спицы в барочных колесах памяти, еще не есть поэзия. Сказал человек две строчки, или четыре, чирикнул - и нет его, а слово поплавком на воде: обрастает водорослями. Вода есть - человека нет. В подлинной поэзии человек есть всегда, без отрыва от его "во цвете лет/ на склоне лет/ печален мертвой страсти след". Человек болеет поэзией, если любит ее, а поэт часто умирает от поэзии. О стихах говорить считаю, что нелепо. Но ради поддержания социального проекта можно и о стихах поговорить. Работа проделана, слова укомплектованы достойно. Ни глумиться, ни шутить над этим нельзя, зачем? Не люблю глумливости, возможно, по природной склонности к ней.

без числа

О поэзии Belka Brown:

"Любовные стишки" настраивают несерьезно. "Белочный" псевдоним - тоже. Но отчего-то возникает сильно щемящее чувство. Глубокое и не скоро уходящее. При чтении стихов открывается, что Belka Brown - не псевдоним, а имя. И это летняя белка, любящая тепло и делающая запасы на зиму, в отличие от "grey", белки зимней. "Любовные стишки" - это как "Детские стихи". Это словесная фотография отделенного очень плотной пленкой пространства-времени рая, где всегда тепло - и прежде всего сердцу. А сердце греется только любовью. Оно знает только две координаты: чувство и слово. Сказать - всем, кроме слова. И спрятаться за словом, чтобы не погибнуть.

В "Любовных стишках" очень хорошо усвоен опыт концептуалистов. Концептуальность - лишь один из инструментов. Сложный, со множеством функций, но только один из инструментов. Он удобно и точно устроен внутри сложной поэтики, в которой опыты Маршака и Михалкова отражают опыт английской народной поэзии, а косые линии тропов Пастернака и Маяковского ведут к Гребенщикову и Авалиани. И тут же - Вера Павлова и Полина Барскова. Это сочетание в девяностых и начале двухтысячных было бы невозможно. "Любовные стишки" это ультра-поэтика, но такой термин нефилологичен, хотя мне кажется точным. Еще можно сказать, что автор по образованию - геолог, и "культурные слои" в стихотворениях - не отвлеченная "культура" - сумма прочитанного когда-то (и анализированного с филологической дотошностью), а кости, кожа и одежда. Если говорить о новой чувственности в поэзии, то вот она.

без числа

О поэзии Яны Юзвак:

Несколько стихотворений из книги "Угонзай" выбраны автором так, чтобы представить всю книгу. "Угонзай" - значит стремись попасть, успей попасть, попадай. Короткое слово обозначает и действие, и его образ. Попасть точно и как можно скорее. Выбранные стихотворения вполне соответствуют этой концепции. Cжатые, с сухой и скупой, но точной и острой иронией. Яне Юзвак не чужд опыт авангарда и концептуализма, со всеми многочисленными "после". В публикации этот опыт представлен "Мартой", "Материком" и "Скелетами шкафа моего". Но и в прозрачных ритмично-рифмованных стихотворениях этот опыт чувствуется. Слово пробуется на вкус, переворачивается, и поэт вовсе не хочет, чтобы оно растворялось: "кукушка, вертушка, ракушка". Для женщины-поэта опыт словесной инженерии - всегда риск. Стихи могут уйти в плакатный цинизм как рыба в бездну, помахав на прощание пустотой. А могут всю жизнь просидеть на любимом диване принцессой, перебирая бусики. "Угонзай" - это песни плачущего сердца. Здесь рыдания шаманят, а концептуальность становится органичной, как черты лица с уникальной задумчивой складкой у бровей.

Стихи из книги "Угонзай" - шестая публикация Яны Юзвак "На Середине Мира". Здесь, как и предыдущих публикациях, смех переливается оттенками плача, а плач рассыпается порой ведьминским хохотом. Читаешь стихотворения, и чувствуешь, как именно земля вертится.

без числа

О поэзии Евгении Извариной:

"Стихотворения нового года" замечательно лиричны, притягивают холодной и вместе страстной, "фетовской" интонацией. Невероятное богатство звуков и пластика перехода от строки к строке здесь таковы, что хочется закрыть лицо и больше не читать, а длить одно прочитанное стихотворение. Например о "полынной" осенней луне. Но не все так просто - "полынная луна" (это образ очень высокого ряда). Луна является в стихотворении как переломившая надвое тяжелая ладья. Образ крушения, бури ("бури осеннего тельца", вспоминается поздняя античность). Ладья переломилась на "полынной заверти". Образ магии, восстания темной стихии. Но эта "полынная заверть" - еще и устойчивое словосочетание, почти диалектное. Повеяло суровой степной осенью. В этой осени слеза острее иглы. Календарность растворяется в чем-то гораздо более высоком и грозном, чем смена времен года. Ладья "вошла во вкус дождя", она гибнет. Но ее смерть приносит утешение "перемогавшим зной". Нечто евахристичное возникает в стихотворении, кажется, и не имеющем это целью. Атлантида манит как погасшее зеркало. Давно ушедшие под мировые воды жизни изредка дают о себе знать в почти балаганных, но милых образах - это цирк? это новая жизнь?

без числа

О поэзии Дмитрия Гаричева:

"Военные стихи" - вторая публикация стихотворений Дмитрия Гаричева "На Середине Мира". Здесь стихи более резкие и более искусные. Но как и в первой публикации, привлекает контраст между речевой брутальностью и культурной утонченностью ("приподнял вечернюю срань с кортов/ отженил котов/ уважаешь звонкое озерцо/ неглубокий лес"). Брутальность и утонченность друг другу не противоречат, а скорее оттеняют. О некоторых стихотворениях можно сказать: написаны лингвистом, которому интересна как предмет исследования городская речь, где раскрываются как лепестки - диалект военного, кухаркин диалект, подростковый диалект, сленг наркомана ("жженый выговор, стремные имена"). Стихотворения бродят полосами прожекторов по мглистому мрачному пространству. Но это пространство родное. В нем дорого все. Да и прожекторы дают фантасмагорическую интерференцию цвета.

"Военные стихи" - о любви, и только о любви. Здесь слова сливаются в жадный взгляд влюбленного, а предметы - отец, мама, сестра, однокашники, майор, - застигнуты этим взглядом врасплох. Они предстают как есть - с проволокой для палисадника,с окаянным от непережитой потери взглядом, с рукой за пазухой.

Это стихи-рассказы, жанр неновый, но приобретший невероятную насыщенность. Это квинтессенция поэтического повествования, где два слова содержат в себе несколько страниц так называемого "нормального" текста.

без числа

О поэзии Игоря Караулова:

Эта премьерная публикация отличается от других, и можно сказать - от всего, что на сайте опубликовано. Игорь Караулов пишет в высшей степени модернистские стихи - одновременно простые и витиеватые, с яркими, запоминающимися тропами и причудливыми метафорами (здесь хотелось бы сказать - параметафорами, но такого определения пока нет). Стихотворения, решенные в силлаботонике - несомненно, "новая силлаботоника", разительно отличающаяся от той, что знакома по двадцатому столетию. В свободном стихе мне очевидна ориентированность на немецкий экспрессионизм и французский сюрреализм. И менее очевидна ориентированность на очень популярную сейчас англоязычную поэзию. Можно сказать, что Игорь Караулов - поэт континентальный, в разном понимании этого слова.

Вкус современника жертвует оттенками переживаний ради прикольных персонажей. Персонажей в небольшом избранном "Играем Гамлета" достаточно. Они активны, подвижны и кажутся живыми - как, например, компьютер Матиас, который переживает глубже и сильнее человека. В этом внимании к персонажам вижу "квестовость" - элементы путешествия с приключениями. У квеста есть сценарий, как у романа. Есть главные и второстепенные герои. Есть отличающие его от других квестов стиль и интонации. Стихотворения Игоря Караулова - мини-квесты, мини-романы. А вот здесь - внимание на то, как все это решено - чистым, холодноватым, осторожным и довольно скупым языком.

***
гомосексуализм
превратился в бюрократизм
на каждого завели табель
по этой части

с отрочества
надо отчитываться
отмечаться
где кому сколько чего
подставил

щёку? правую? левую?
не годится
нас интересуют
исключительно ягодицы

через месяц было бы вам неглупо
доложить о посещении гей-клуба
транс-тибидох-фестиваля
вебинара “культура квира
за дело мира"

но без этих дурацких рифм
тоже мне
"деды рифмовали"

без числа

О поэзии Александра Рытова:

Одна из наиболее интересных мне премьер на сайте. Отстраниться от того, что автор - замечательный переводчик, очень сложно. Небольшой, строгий и восхитительно стройный "Скит дроводелов" открывает двери в сырое морское южное пространство, русскому слову еще не очень знакомое. Уже по небольшой подборке можно сказать о состоявшейся поэтике. В этой поэтике возможен и сырой южный юмор. Так что рассказ можно начать с неожиданной метафоры: "по рыбам, по звездам": Элитис, Пападимандис, Кариотакис. Конечно, трех таких разных греческих поэтов в одну шаланду посадить нельзя. Между монументальным и очень разнообразным Одиссеасом Элитисом, страстным Костасом Кариотакисом и патриархальным Александросом Пападимандисом сходства никакого, но русскому читателю это пока не ясно. В небольших и очень тщательных поэтических опытах Александра Рытова вкус к этому различию есть, и читателю он несомненно привьется.

От себя хочется добавить, что в "Ските дороводелов" - дыхание холодноватого и очень домашнего (потому русскому и родного) греческого христианства. В первый день великого поста вся Греция празднует в древнем смысле. Закрыты лавки и магазины. Греки восходят на холмы и горы и запускают бумажных змеев.

без числа

О поэзии Виктора Качалина:

"Дождь перед Рождеством" - новый, но довольно долго собиравшийся опыт. Поэзия Виктора Качалина несомненно культуроцентрична, даже - литературоцентрична. При знакомстве с ней читатель оказывается в некотором недоумении - нужно очень много знать не только из современной поэзии, но из истории религии. Однако ток стихотворений увлекает за собой. Стихотворения - как колыбельная, которую поет отец, где не все слова понятны. Возможно, это другой язык - например, земли, из которой отец когда-то приехал. Вне зависимости от культурных и литературных реалий в этих стихах возникает нежная и парадоксально бодрящая грусть. Здесь гласные как бы матовые, здесь все четко, но не слишком резко.

Сказать, что эта поэзия тяготеет к мистике - не сказать ничего. Сказать, что это опыт силаботоники, явившейся в двадцать первом столетии в новом качестве (пресловутый "свежий взгляд" или "новая" силлаботоника) - значит отделаться дежурными комплиментами. Виктор Качалин выбирает очень трудный путь - путь аутентичности. Не стоит путать с дискредитированной "верностью себе" - поэт, кажется, и не задумывается: быть верным или не верным, выбор сделан до всех на свете стихотворений. Не подходят уютные определения: "свой голос", "своя интонация". Эти нежные стихотворения - инструменты защиты. Как щит, меч, копье. Автор - несомненно рыцарь. Его небольшой стране грозит гибель в лоне безликого государства. И он становится на защиту.

Мне видится, современность принимает все, кроме аутентичности. Такое впечатление вызвано не страхом перед глобализацией, о которой уже стыдно и упоминать. В концепцию глобализации как раз входит "свобода личности" - право быть собой. Но аутентичность современности обходится очень дорого. И как же хорошо, что есть именно такие стихотворения. Перед Рождеством идет дождь, а в наших широтах - снег. Но именно дождь, так как там, на родине шел именно дождь.

***
Дождь пытается примирить
смерть и нить,
став мириадами зверей,
живущих у корней ресниц,
кующих лаз,
впивающих влагу глаз
Марии и трёх царей.

без числа

О поэзии Лидии Григорьевой:

Мимо стихотворений Лидии Григорьевой пройти нельзя. Это очень чувственные, даже напористо-чувственные стихи. Они строги и одновременно небрежны, что создает утонченно женственный стиль - на рифмах, как на тонких каблучках. И это очень редкий случай взаимной любви с географией. Пустыня ли это, сырой английский сад, городские или дачные впечатления - автор падает в объятия земли, и земля отвечает теплом и шепчет в ухо поэту свои тайны.

В настоящей подборке стихи в основном ландшафтные - но в них возникает не-ландшафтная жизнь. Человек чувствует свою отдаленность одновременно от Бога и от природы ("Ученик"- "если не можешь сбежать.../постарайся хотя б не шуметь"). Это стихи очень глубокие, ведь растения (корявая олива, например) - это то, что есть внутри человека.

без числа

О поэзии Татьяны Злыгостевой:

В этих стихах есть горчащий многоэтажный смех. И невероятный ток любви. Любовь и ощущение несовершенства мира, даже в любимых вещах и предметах, настолько тесно - сжились, слюбились, поняли друг друга как старые супруги? - что одно без другого уже не существует. Читать эти строки и больно, и немного смешно. В них та степень радости, за которой может следовать беспамятство. Тот редкий случай стихотворчества, когда автор идет от глаголов и прилагательных. Они говорят ему (и, его мастерством, - читателю), что признаки и действия с сущностями неразрывны. И потом императив в этих стихах как бы дрожит - от многоэтажного смеха. Этот смех исходит из обыденных предметов и действий - добавит в кофе молоко - и вновь возвращается в них, но предмет уже не будет прежним. Он наполнен надпредметной жизнью. Возможно, так видели мир японские поэтессы древности.

без числа

О поэзии Варвары Юшмановой:
Зёрнышко. Стихотворения:

Тщательный, с опаской, но рискованный опыт свободного стиха без иронии и цинизма. Здесь есть натуралистичность и юмор, они витальны, а это чувствуется в ритмах и звукописи. Представить свободный стих без чрезмерной резкости и хотя бы небольшой доли цинизма в двадцать первом столетии, учитывая огромный опыт свободного стиха и верлибров двадцатого почти невозможно. В "Зёрныше" есть уверенная попытка письма свободным стихом без иронии. Эти стихотворения привлекают и воздействуют материнской интонацией (санорные согласные и гласные о том говорят). Стихотворения вроде бы соответствуют современным канонам, где "говорящая" - и голос, и источник голоса. В "Зёрнышке" говорящая - мать. И это очень юная мать, она смела и одновременно растеряна. Образ легкий, неуловимый, но в память врезается.

без числа

О пьесе Максима Якубсона Младенец Христос и царь Ирод:

Классическое вертепное действо в виде записанных реплик и монологов, кажется, не привлечет внимания. Сюжет и его развитие известны как ноты до-мажор. Однако вертеп не стоит недооценивать. Само действо выбирает, что ему нужно. Текст Максима Якубсона, написанный им в соавторстве с поэтессой Марией Тепляковой, необычайно лиричен, нежен и при этом строг. Пастухи жалуются на больные ноги, Дева понимает язык вола, Ирод самовлюбленно и почти наивно видит в пророчестве себя, но гибнет. Его даже немного жаль. Лучшее, что было в опыте ленинградской неофициальной культуры, в этом действе преломлено через театр (тоже ленинградский) и чистое тихое христианство, увиденное еще детскими глазами. Работу верстала с удовольствием и рада, что в день отдания Сретения написала о ней.

без числа

О стихах Ольги Мехоношиной:

Стихотворения густые, плотные, богатые непривычными "словечками", порой провокационными ("лазит", "кокореку"), Но эти "словечки" находятся именно там, где должны быть, и оттого возникает чувство живой речи, что в небольшом стихотворении так ценно. Стихотворения чувственные, напористые, своенравные - недаром возникает в одном из них кобыла. Здесь найден аутентичный ритм и его звуковое оформление ("пар зреет"). Стихотворений немного, но хочется надеяться на книгу. Одна из самых удачных премьер на сайте.

без числа

О стихах Ольги Злотниковой:
"Из Радогощенского дневника"

Редко когда возникает автор, в поэзии которого нет границ, а есть двери. Есть поэты, в творчестве которых открыты все двери. Ольга Злотникова удивительно широко слышит мир, для нее нет закрытых дверей. Именно слышит! Перед читателем - дневник голосов, сливающихся в единый голос. Так поет хор. Вроде бы - один человек. Но о количестве певчих судить трудно. И даже трудно сказать, какой праздник. То возникает нечто святочное, о младенце. То пробирает ночной пасхальный озноб. Голос то приближается, то удаляется - стихи то идут в самое ухо читателя, то нужно усилие, чтобы их расслышать.

Это поэзия-пение, поэзия-молитвы, именно во множественном числе. Если в стихотворении пять строк (автор любит малые формы), то это все равно сонм молитв, стая молитв, на несколько голосов: хваление, просьба (о здравии, о милости, об облегчении участи). Стихи здесь - нечто среднее между птицами и струями ручья, нечто ангельское, обнимающее землю и восходящее высоко и далеко над землей. Здесь и землистый вкус родниковой воды, и мерцание окон в городской многоэтажной ночи, и темный холод небытия.

Голос этой поэзии то заклинает, убаюкивает, плачет (жалится), выводит любовную песню. Он меняет направление, становится то тише, то громче, то вызывает эхо. Кажется, он поет на давно забытом, умершем "птичьем языке". Но почему читатель его понимает и принимает слова так близко, будто песни обращены именно к нему? Стихотворения вызывают в памяти образы мамы, друга, учителя. Это было у каждого человека. Но у каждого было и отчаяние, и чувство великой потерянности в мире. Одиночество и небытие смотрят в глаза человеку в каждый момент его жизни. Это чувство выражено довольно мощно.

без числа

Закончена верстка рождественского альманаха. Евгения Изварина, Максим Якубсон, Виктор Качалин, Татьяна Злыгостева, Яна Юзвак, Дмитрий Гаричев, Лидия Григорьева, Игорь Караулов, Белка Браун, Ольга Мехоношина, Александр Рытов, Варвара Юшманова, Ольга Злотникова

Тринадцать разных авторов, впервые на сайте - семь. Понемногу начну освящать публикации в дневнике. Особенно радостно, что альманах вышел до окончания Господней Триады - до Сретения. И в канун недели о блудном сыне.

без числа

Мандельштам никогда не был любимым поэтом, а теперь все дальше. Картонный, фальшивый, не внушающий доверия. Кроме "Ариоста". В котором есть, кроме противных "язык бессмыслленный, язык солено-сладкий" и тому подобных благоглупостей - нечто, чего нигде больше не встречала. Ритм. Негромкий, напряженный, рисующий семнадцатый век в точности, как не мог никто другой. И это не "В Европе холодно", что очень быстро стало попсом от стихосложения. И только в известном "как светотени мученик Рембрандт" ОМ возвращается к этому ритму. Просчитать можно по слогам, но это не тот случай. Здесь возникает неравная равность, чудо.