СЕРГEЙ КРУГЛОВМОШЕ-ПОРТНОЙстихи 2011 г.* * * * Моше-портной! сшей бесшумный семишовный мрак сей тфилин филина накинь на оставленность, эту оставленность молись наклонясь молитву ниц свесь громче, словесно ---- Моше!! выше но — глуше… --- коренннная расшатаннннная медленннно вытащенннная из луннннки своей луна костяная мерцает мертво --- ---- это гог и магог в кости твои заиграли жолтые мечут о тебе и детях твоих четыре-четыре шесть-пусто вот-вот выиграют --- скорее! отчайся, наш Моше фиолетовый наш! круши стены темницы * * * * Спрашивали у портного Моше: «Ты, верно, цадик? скажи же!» «—Шиш», — усмехался Моше, чиркал спичкой о шерсть и закуривал аккурат посреди третьей Субботней трапезы. Казалось, все всё понимали (казалось, да не оказалось), расходились в молчании. * * * * Спросили мы у Моше-портного: «Почему, как думаешь, изгнание из земли нашей было прежде греха?» Моше послюнил кончик нитки, довёл его до необходимой тонины расщепами коричневых покуренных своих зубов и, прежде чем просунуть кончик в ушко иглы, поглядел через ушко на (предполагаем мы) Бога: — Неужто неясно! потому, что Он так любит нас, что не хотел, чтобы мы чувствовали себя виноватыми». (Один из нас после спёр иглу у подслеповатого Моше, но кто бы и сколь бы долго и пристально ни глядел в ушко — Бога так и не увидал). ** * * Доведя до ума удачный заказ, старый Моше всегда выходил из калитки и прямо посреди улочки — грязь не грязь, снег не снег — отплясывал, подобный замшевой черепахе, поднимающейся на длинноногое крыло, дребезжащий верхний брейк, впрочем, не пренебрегая и нижним — Моше справедливо полагал, что ежели что внизу, то и вверху. Потом он обязательно шел в православный храм и ставил там свечку. И местечковый поп, раз за разом, весело гудел: «Э, Моше! Да ты, вижу, христианин?» Моше же всякий раз виновато улыбался и не менее весело отвечал, глядя в золотую тьму перед собой катарактами морщинистых очей, одно и то же всегда: «Как же мне не почитать Йешу! как не любить Йешу! Я шью — а Он распарывает, молниевидным Своим лезвием крест-накрест порет! Я шью — а Он порет, я шью — а Он порет, и так Мы с Ним никогда не останемся без работы. !» ХАГ ПЕСАХ САМЕАХ
1 Фараонова конница, морские коньки, Тычется, вьётся, клюёт у аквалангиста крошки с руки. Прискакали со всех концов моря, обстали человека стада, Присосками-глазками плачут: когда, когда?!! Смущенно фоторужьем чешет в затылке аквалангист: «Я, ребята, не в курсе, я просто турист. Я редко бываю в церкви, бог у меня в душе…» Коньки-всадники видят и сами: этот — нет, не Моше. Обречённо вздыхают, разворачиваются , плывут назад, В печальный свой дом, в глубину, в безвидный безмолвный ад. А что же Моше? А куда он делся — сидит, где и всегда: У кромки прибоя, где песку отдаётся, да всё не отдастся вода. Исполнен терпенья, бросает блинчики, щурится в солнечный свет — Ждёт, когда истечет последняя тысяча лет, И небо совьется как свиток, и светила уйдут на покой, И воды морские раздвинет он снова узловатой худой рукой, И скажет он строго, в усы улыбаясь, понурым каурым конькам: «Ну что, накупались, хулиганьё?! То-то! Брысь по домам!» 2 О блистательная, Сочащаяся молоком, медом и кровью, Иудейско-христианская конференция! О поиски исторического Йешуа! О пря о законе и благодати! О, бедные, милые, громогласные, драчливые Мои детки, Потные, бессонные глазёнки горят, с головой ушедшие В поиски афикомана, — перевернули вверх дном дом Мой! Играйте, родные, так и быть, ищите, Да поторапливайтесь — утро вот-вот уж, Да имейте в виду: порядок в доме Будете наводить сами. 3 — Папа, чем эта ночь Отличается от всех остальных ночей? — Чем… да ты, сынок, знаешь. Когда мы ушли, один — спрятался и остался. Остался, как гнойное чмо, жрать из котлов объедки. Ты же помнишь, как это в армии было — Кто не был тот будет, кто был не забудет, Крест или хлеб, тяготы и лишенья воинской службы, честь и присяга, Нехватка долбит, и всё такое... В другую такую же ночь, в саду, пылающем факелами, Он появился снова, он уже приборзел, приподнялся, Почувствовал поддержку (хотя как был ссыкло, так и остался), Не прятался, полез целоваться… Пожалели тогда, поленились, вершили исход и не до того было, Не вернулись, не придушили как крысу — И вот что получилось!.. Ладно. Налей, сынок, Наши сто грамм фронтовые, По какой там уже? — по четвертой? — налей по четвертой. Даст Бог — Не последней. МАЛЬЧИКИ НАД МЕСТЕЧКОМ Война, мамеле неродна. Над местечком в небе — черно: Взрослых превратили в дым. Вглядись внимательно, Козырьком, наблюдатель, ко лбу Приложи ладонь: видишь сквозь дым? — это Сто воробьев весенних В синее небо, черноты поверх, уходят, Звонко щебечут: Хотш мир зайнен Юнг унд клейн, Ви ди хелдн Дарф мен гейн! Вон, видишь, Оглянулся на нас последний — так и Не ставший мужчиной — Курчавые перья, кепчонка набок, Внимательный, мудрый, удивленный карий Взгляд одним боком, по-птичьи, Тонкий горбатый желтый клювик, Кадык вверх-вниз по горлу (Единственно неизгладимый, Как утверждал один спец По пубертатной орнитологии, Мужской признак). 20 ОКТЯБРЯ 1943 г.: ЗАКРЫТИЕ ПОСЛЕДНЕГО СЕЗОНА ЕВРЕЙСКОГО ТЕАТРА В ВИЛЬНЮССКОМ ГЕТТО когда подымается ветер мы видим волю листвы бессловесной (волящие к воле — улетели в волю заблаговременно вычти их из мира: мир — воля = представление) вот что остается: представление средневерхнечеловеческий театр грим глицерин заученный текст но крашеный картон вполне отворяет вены и о двунитку кулисы голову размозжить как о стену гетто (перебери гербарий в фойе фото: травести трагик благородный отец шести миллионов детей) багровым клёном мохиндовидом опадать падать на пандус -- (руки за голову выходи на поклон рукоплещут зрители в черном) -- это мы волящие к Богу спиной к ветру -- листья летящие жгучим осенним дымом (дворник метёт) (жизнь! что жизнь: это бутафорское злато брали мы взаймы у испуганных египетских женщин мы возвращаем реквизит больше не нужно спектакль «Шмот» сыгран и снят с репертуара режиссер доволен) никого не оставим в ветвях сучьях октября на этом берегу: наш моисей суфлер гугнивый перейдет с нами огненную реку Паняряй и вступит в зрительный зал и мы — из пламени в свет прямиком: нас больше нет а на нет — и Суда нет КАМЕННОЕ МОРЕ мощёный глухой тупик однозначное солнце в лёгких от бега черно твой неподвижный полдень: навстречу — стайка мальчишек чётко распределились двое по бокам двое зашли в тыл старший всё ближе длинно выцыкнул в пыль под ноги горячие прокалённые босым облупленным жаром века этого века белые глаза украдкой взгляд-пробрыск: по сторонам-на тебя в руке — камень облый белый сейчас сейчас на нём напишут твоё новое имя подбрасывает — в ладонь вновь ловит туго точно садко: шшшш лёп шшшш лёп о Мицраим проклятая родина о эти песни безжалостного детства эти дразнилки переходящие в считалки: «так! каждый первый- - « (народ твой всё исходит и исходит в нерасступающееся море) СОСТАВ РАССТРЕЛЯЛИ ПОД БЕЛГОРОДОМ Сухие истёртые пальцы, ящик с куклами под откосом, старик-кукловод Дочечку собою баюкает, перекрывая вой самолетов, поет: «Спи, моя ингеле! это уже Песах. Спи, посмотри! Никакой ваги нет в небесах , И посреди длинной нашей дороги Никто нас не держит нитями за сердце, за руки и ноги, Мы не петрушки, мы не марионетки, мой свет, Мы не арбалески, не ростовые, и в горлышке пищика нет, — Видишь, ширмочка бархатная, ситцевая какая, Необъятная, складчатая, бездонная, черная, голубая-златая, — Мир велик, фейгеле, а мы с тобой так малы, Так ничтожны посреди этой мглы , Мы, которым престолы и силы последнее представленье сейчас дают, Накрывают субботний стол, и ангелы бреющим воем под занавес фрейлехс поют, — Но это не вага над нами, о нет, это сияющий в небе крест, Крест-накрест разрез, И небеса по разрезу расползаются в стороны, и открывают нам свет, И это дорога свободы, нас отпустил Мицраим, и смерти нет!» — Так он поет, и с вышины, исполненной темноты, Ниспосылают свою благодать мессершмитов кресты, Рваным целуют свинцом, в букеты сбирают алые восходящие из плоти цветы. СЕРГЕЙ КРУГЛОВ
на Середине мира. ОБЩЕНИЕ СВЯТЫХ стихи. ПОТОПНЫЕ ПЕСНИ стихи 2009. ЛИРИКА стихи 2009. МОШЕ-ПОРТНОЙ 2011 БЕЛЫЙ КРОЛИК cтихи, 2011 Песнь Потолка: ЧНБ о поэзии Сергея Круглова. Аллегория: ЧНБ о поэзии Сергея Круглова. на середине мира вести |